Книги Проза Ромен Гари Цвета дня страница 112

Изменить размер шрифта - +
От всех их строительных лесов у них останется лишь смиренная любовь ко всему, что нельзя построить. Их суровость в конце концов выльется в нежность, и от всех схем останется лишь глубокое уважение к плоти и крови. Именно на вершине своего творения они внезапно вспомнят о нас, и тогда оно будет осуществлено. Они так много требуют от себя самих, что снисходительность и терпимость вернутся к ним просто, как познание самого себя, как любовь к себе. В конце концов они применят их к себе, и тогда все будет сказано. Еще одно усилие, еще одно «ух!», хруст их костей — и они услышат в себе самих наши старые голоса.

Пусть продолжают.

Пусть сворачивают горы, пусть выравнивают равнины, пусть поворачивают реки вспять — пусть узнают свою слабость, пусть откроют ее. Пусть станут слабыми — пусть наберутся добра. Другого урока не будет. Я боюсь не их успеха, а их поражения. Они могут исчезнуть в том, что построят, и мы все заплатим цену за их разгром. Они могут проиграть, могут выиграть. Я не знаю. Знаю только, что их выигрыш будет также и нашим выигрышем, а их проигрыш также будет нашим проигрышем.

Я желаю им преуспеть, как, в основном, преуспели мы.

Мы солидарны.

Люди редко терпят неудачу, когда речь идет о том, чтобы походить друг на друга.

— Почему? — прошептала она после этого внезапного и страстного объятия.

— Просто так. Я тебя люблю.

— Знаю. Я все слышала. Ты мне все сказал.

— Что я тебе сказал?

— Что любишь меня. Я подставила сюда ухо и слушала. Это правда?

— Правда.

Слышны были оливковые деревья, у них над головами мчалось в своей белой пыли небо, и от солнца болели глаза. Никто сюда не забирался, разве что рыбацкие лодки, которые, казалось, поднимались до них, над долинами Ментоны и мысом, над оливковыми деревьями и плантациями гвоздик на равнине, — рыбацких лодок, которые, казалось, добирались до них со своими раскачивающимися человечками. Они возвращались сюда каждый день, но однажды, подойдя к ручью, обнаружили, что доска убрана, а на другом берегу, среди кустарников, дежурят двое детишек — на двоих им, наверное, было лет двенадцать. Дети смотрели на них со злобой, у мальчугана на голове была бумажная треуголка, вроде наполеоновской, девчушка держала его за рукав, они вытащили доску на другой берег, и через ручей было не перейти. Ренье попытался вступить в переговоры.

— Это наше место, — сказала девочка. — Это Поло построил мост, — добавила она, показывая на доску. — Мы здесь были раньше вас, разве не так, Поло?

Мальчуган ничего не говорил, но, выставив вперед босую ногу, шевелил пальцами, надувал губы и смотрел на них с вызовом.

Ренье хотел было настоять на своем, но Энн потянула его за рукав, и они развернулись и начали спускаться к дорожке на Горбио, как вдруг малышка окликнула их. Они остановились. На другом берегу ручья шло долгое совещание, мальчуган, похоже, не соглашался, но было ясно, что, несмотря на свою шляпу и грозный вид, командовал здесь не он.

— Что вы нам дадите, если мы вас пропустим?

Было решено, что за пятьдесят франков мост будет опускаться каждый день после полудня. И всякий раз, когда они приходили, дети были уже там, и мальчуган опускал мост и по — военному отдавал им честь, пока они переходили на другой берег, а затем дети тут же бежали в деревню покупать себе мороженое.

Разумеется, это были маленькие Эмберы.

Гарантье слушал рассказ Ла Марна, завтракая у раскрытого окна своего номера. Он сидел в кресле, с подносом на коленях, в своем красивом домашнем халате из жемчужно-серого шелка, и бросал крошки чайкам, подхватывавшим их на лету. Ла Марн стоял, прислонившись спиной к окну, воротник его пальто был приподнят, волосы теребил ветер.

Быстрый переход