— Может, чужие какие кишки, — неуверенно и без нажима начал было Миша. И тут же: — Постой, постой, а ты чему радуешься? — Его как ударило. — Ты ж, ты ж… — Не хватало вздоха, забулькал от ненависти. — Ты ж сам жрать будешь. Первый.

Парень согнулся, успел упереть локти в живот, как шарахнуло по лбу, долбануло по шее, хрястнуло по ушам, жахнуло по носу и — сильно — садануло ногой по бедру.

— Ногами! — взвизгнул от возмущения он, словно руками мог простить, а чтоб ноги поднимать — никогда. Правой длинной своей конечностью парень облапил Мишину ляжку, защемил пальцами сзади, рванул, будто клок вырвать хотел.

Скача на одной ноге, крича победоносное, Миша дубасил его по спине, но тут ртом уперся в душное, заелозил щекой по шершавому. Парень изловчился, набрал полную пасть Мишиных кудрей, дернул, насел, от боли Миша заспотыкался, и оба повалились в пыль, вопя и давя друг друга.

Замерли, словно обоих холодным полили. То ли на одном из атаковавших поилку верблюдов, то ли на своем верхом сидела женщина и смотрела поверх их голов отрешенно, как бронзовая. Миша вспрыгнул на ноги, отряхиваясь по-собачьи; парень поднялся на колени, кивая головой, лакомясь кровью из ноздрей…

Темное лицо женщины было узко.

Узки и презрительны глаза, остры черты и подбородок. Ни взглядом дравшихся она не удостоила, держалась прямо, возвышалась надменно, глаза вперя отсюда далеко.

Одета она была неведомо.

Смуглые руки в звонких браслетах, грудь закрыта, узкий стан перехвачен браным платком. Ноги укрывал широкий подол, прятавший седло и подпругу, из-под края глядели узкие сапоги. Верблюд, что был под ней, презрительно раскачивал голову, — видно, чихать хотел. Но раздумал. Он тоже толком ни на кого не взглянул, попятился, развернулся, поводил узкой челюстью и пошел прочь.

Мишу оторопь забрала. И парень, помаргивая, как щенок, смотрел женщине вслед.

Невероятно узкая спина ее удалялась. Спина ровная и прямая, точно вырезанная из гладильной доски. Верблюд под ней ступил шаг, второй, третий. В такт она покачивалась над ним. Но с каждым шагом очертания их становились туманнее, в том месте, где прошел верблюд только что, пролегла вытянутая узкая зеленоватая тень, все бледнеющая. Верблюд исчез. Тень испарилась. Женщина растворилась, но в воздухе, знойном и душном, несколько мгновений еще оставался словно какой-то влажный след.

— Кто это? — бормотнул парень, близоруко тараща слезящиеся глаза и сморкаясь.

Миша не отвечал. Он долго смотрел, куда женщина скрылась, харкнул и взялся наполнять ведро. Вдвоем они за десять минут управились.

— Думаешь, она все слышала? — в один из подносов спросил Миша.

— Видела.

— Пусть смотрит, плевать. Не знает же — из-за чего…

Из-за чего — не знал и сам парень толком. Что-то неприятное и стыдное было. Хотелось думать, что во всем виновата жара, жара и пустыня, а о Мише хотелось забыть.

— Да она и по-русски не знает, — сказал Миша в другой раз.

А парень снова удивился: к чему это?

Дело было сделано, Миша пошел к машине.

— Я сам приду! — крикнул, хлюпая, парень, будто кто его ждал.

Миша не ответил. Но потом высунулся из кабины:

— Эй, ты, мотор не забудь выключить. — Убрался, высунулся вновь: — И не вздумай жаловаться…

— Ты тоже не плачься там! — фальцетом выкрикнул парень, но машина завелась, Миша не разобрал его слов.

Тронулся, высунулся в последний раз:

— Мордочки им не забудь вытереть, как попьют. — Но и парень не расслышал его.

Машина укатила.