|
Отбивались ли они от отар или и составляли то, что от отар оставалось? Находили-то они воду без провожатого, но поить их было некому. Тесно сжавшись, ночевали, и первая троица удалилась несолоно хлебавши. Те же, что были впятером, оказались упорнее: пугливо сбившись, паслись возле колодца и день, и другой. На третий день их напоил водовоз. Пока брали из его машины воду, он сходил к колодцу, наполнил поилку. Овцы скоро попили, двинулись дальше, лишь одна осталась лежать. Была, верно, больной, к поилке не подходила, лежала на одном месте. Когда другие уходили, попыталась подняться, но не смогла. Водовоз вернулся. Залез в машину, но направился не в сторону, а к колодцу. Доехал, снял с кузова шланг, протянул больной, напоил.
— Молодец, паря, — сказал Николай Сергеевич, когда водовоз проползал мимо в дальнейший путь на своей колымаге. И крикнул: — Как думаешь, выживет она? — Да сдохнет, — отвечал водовоз и поехал своей дорогой. Она и сдохла. Пока прикидывали, не пустить ли ее в оборот, потом, конечно, отказавшись от этой мысли и лишь кручинясь, что отпустили добром ее здоровых подружек, у колодца остановился грузовик. Вышел из него коренастый казах, поднял тело овцы за ноги, размахнулся, швырнул в кузов, дал газу — и был таков… В другой раз пришла к колодцу цепочка верблюдов. Они, чинно один за другим следуя по узкой белой тропке, за годы пробитой средь щебня на глине, спускались с холма. Величественно пересекли низину, тесно обстали колодец, но тут спесь с них слетела: желоб был сух. Верблюды принялись толочься возле, жалко перебирать худыми ногами, и горбы их, пустые и плоские, свешивались на бок, у всех на один и тот же, — свешивались, как тряпичные… Этих напоил Миша. Едва завидев верблюдов, он поспешил к ним с фотоаппаратом. От кошары видно было, как Миша бежал к колодцу, слышно, как завел мотор. Верблюды, растопырив передние ноги и изогнув шеи, припали к поилке, пили, закидывая назад узкие головы, мотали ими из стороны в сторону и нехотя отворачивали от камеры морды. Вернулся Миша недовольный. — Прорвы, — сказал он, криво усмехаясь, — и пахнет от них хуже, чем из нашего сортира. Сейчас, когда парень затащил пустые бочки на прицеп, прицеп подкатил к машине и укрепил, Миша, потирая тряпочкой зеркальце от пыли, хмыкнул скептически: — Снова приплелись, паскуды. Или уж не те? У колодца и впрямь стояли верблюды. Миша завел, парень уселся, машина дрогнула, нетвердо сдвинулась, пошла с холма. Чем ближе, тем верней становилось, что от верблюдов и впрямь плывет приторный и душный запах. Свисавшие, точно обрывки веревок, хвосты были цвета навоза, куцы и словно щипаны, грязны были и ляжки. Животные не утруждали себя, справляя нужду; моча, видно, стекала по задним ногам, оставалась на шкуре. Было время линьки, шерсть клоками торчала то там, то сям, и это, да и выражения верблюжьих лиц, сморщенных, с уныло шевелящимися, из ношеного дерматина скроенными черными губами, придавало им вконец облезший и нищенский вид. Стали. Пока Миша возился с мотором у колодца, прилаживал заводной ремень, дергал, ругался, наматывал снова и упирался коленом, парень пошел к верблюдам поближе. Один особенно выделялся. Держался особняком, но, кажется, не по своей воле: едва шевелился, самый большой и высокий, угрожающе качал мускулистой круглой шеей, похожей на латинское «с». Отличался он и тем, что был окончательно и совершенно гол, без признаков шерсти, а худоба его была поразительна. Мотор, рыгнув, завыл, Миша кликнул парня. Работали так: Миша подставлял под струю ведро, прикованное цепью за скобу, переливал в другое, парень бежал с полным к прицепу, забирался, выливал, спрыгивал, бежал обратно. В паузах вода струилась в желоб, но Миша всякий раз по-хозяйски сбавлял обороты, словно ему этой, чужой и горькой, воды было жалко. Вода снизу захватывалась широким брезентовым ремнем, на ремне, приплясывая, поднималась вверх, но, если ремень полз тихо, обрывалась на середине, гулко сплескивалась, в поилку доходила по капельке. |
