Повсюду на нем горели смутные по-весеннему звезды. Вышла луна. Заборов не стало видно в тени матово-черных кустов, сквозь которые голубоватые стены дома едва светились. Удалось выведать, что «ее парень» гулял с ней с девятого класса интерната, а теперь служит в Витебске. География ее педагогических интересов таким образом прояснилась, но после этого мы в Витебск уж не возвращались. Она скоренько обучилась жарко дышать мне в шею, выгнув тело, что-то пошептывать, обнимать мою голову худыми длинными руками, клоня мое лицо к своей груди. На клочке маслянистой бумаги ее лапкой огрызком черного карандаша был нацарапан краснодарский адрес. Название улицы я запомнил — Овчинникова. Раньше она называлась Мокрой, добавила Светлана. Этот комментарий сказал мне больше, чем предыдущие объятия. Она верит, что я не только напишу, но и приеду, иначе зачем мне старое название. Впрочем, она, скорее всего, сказала это без задней мысли, а вполне простодушно, но мне хотелось, чтобы я не ошибался. Луна светила в ее лицо. Оно было юным. Глаза блестели. Мы оба были одиноки. Мы оба осиротели. И каждый из нас кого-то ждал. Я ждал ее… Обратной дороги я не нашел бы нипочем, если бы не громкий прибой в темноте. Море кипело, я шел берегом, окутанный водяной пылью. Дома допил приобретенную третьего дня бутылку вина, обнаружил забытые ею цветы, устроил их в банку, вывалив зеленый горошек за черное окно, невесть с чего сел за письмо к ней, заснул полуодетым, это же письмо видел и во сне, два дня цветы охаживал, меняя воду, собрал сумку и, не сказавшись родственнику, дал деру на автобусную остановку. Попал в перерыв, ближайший автобус отходил после обеда. Я пошел в тот самый ресторан. Выпил оглушающе много, чтоб хватило духу взять на такое расстояние такси. Машина оказалась туапсинская, шофер запросил до Краснодара пятьдесят рублей. Я не торговался. Пока скользили серпантином вдоль моря, располосованного под ярким солнцем, я придумывал — как все будет. Сперва номер в гостинице. Техникум к черту. Будет приходить ко мне по утрам. Неделя счастья. В Москву вместе. Живем на даче. В экспедицию беру ее с собой. Дикие места, дикая природа… Во что и на что я ее одену — на это фантазии и сил не хватило; едва море исчезло из вида, я заснул.
Проснулся в сумерках. Мы подъезжали. Редко светились на окраинах первые огоньки. Меня высадили на автовокзале, я пересел в городское такси. Было муторно, неспокойно, вдобавок таксист улицы Овчинникова не знал. Я назвал Мокрую, страшась, что и такой не окажется. Оказалось — ехать на другой конец. Не надо было в машине спать… Миновали центр — в огнях, витринах, запетляли по задам… «Вот Овчинникова», — брюзгливо сказал шофер. Машина стала. Пока я рылся в бумажнике, шофер все смотрел куда-то, вывернув голову. Потом буркнул: «Ишь, разорались». Посмотрел и я. На другой стороне полыхал большой пожар. Яркие отблески были на крыльях машины. Оставив сумку, распахнув дверцу, я побежал туда. Горел кособокий одноэтажный дом. Только что с треском подломились перекрытия, бенгальский сноп еще летал и вился под богатыми кронами темных деревьев, гас в черноте, присыпая золой облитые оранжевым нижние ветви. В радиусе тридцати метров все было видно до черточки. Небольшая толпа держалась от огня в отдалении, я встал за спинами, но лицу и здесь было жарко. Впереди толстая женщина громко и гортанно причитала. Мясистое лицо ее было багрово, растрепаны черные волосы. Скорей всего, она была армянка, хозяйка дома. За руку она держала девочку. Та не плакала отчего-то, а задумчиво смотрела в огонь. Женщина кричала на одной ноте одни и те же слова. Еще четверо ребятишек держались за подол ее платья, один же путался в ногах отца, сутулого и худого, буднично обсуждавшего с другими мужчинами причины пожара. «Теперь новую квартиру дадут, — угрюмо сказал таксист, оказавшийся рядом и неприязненно наблюдавший пожар, стоя со мной обок. — Большую небось, детей-то вон сколько… Этот четвертый дом, а ваш вон». |