Зачем было Будику ополчаться на меня? Томмалтах и Карса – ладно, они были молоды, упрямы. Казалось, их поступки объяснялись амбициями и страстью. Не то, чтобы я видел какую‑то подоснову в их аргументах. Предательства наносят боль острее, чем оружие. Однако, в этой жизни нас многое удивляет.

Но Будик! Почти двадцать лет был моим преданным солдатом. Мы вместе стояли на Валу. Мы вместе пришли сюда и медленно приучались к мысли, что это наш дом. Нас никогда не разделяла его христианская вера. Что бы ни случалось, поскольку он был очень благочестив, это еще больше укрепляло его в его клятве. Но теперь, без малейшего предостережения, он ее нарушил, порвал со всем, с чем был и во что верил. Почему?

Его соратники, исанские товарищи, все, кто его знал и кого я расспрашивал, изумлены не меньше меня. Этого ничто не может объяснить. Я вызвал его вдову и спросил ее; она ревела, что ничего не знает, но за последние дна месяца он едва обменялся с ней словечком.

– Это жалкое создание, – пробормотала Бодилис. – Ведь ты не был груб, не так ли?

– Нет, на то не было причин. Я прослежу, чтобы ей выплачивалась пенсия. Народ признает, что до того дня Будик становился все угрюмее и все больше уходил в себя. Он исчезал на долгие промежутки времени, а когда возвращался, никому не говорил, где был. Некоторые видели его в Нижнем городе, или за городом, на северных холмах. Не сомневаюсь, что его видели и другие, но не узнали, поскольку одет он был просто и прикрывал голову. Его что‑то глодало.

– Ты разговаривал с Корентином? – спросила Форсквилис.

Грациллоний нахмурился, покачал головой и ускорил шаги.

– Еще нет. Я послал ему записку с просьбой рассказать все, что он знает. В ответ он написал, что ничего не знает, кроме того, что больше Будик не обращался к нему за советами, как и к вам. Ни у одного из нас нет ни малейшего желания встречаться.

Тамбилис сглотнула, облизнула губы и смогла, наконец, произнести.

– Сестры, до сегодняшнего дня я хранила об этом молчание, но они ссорились… из‑за Дахут.

– Да, – проскрежетал Грациллоний. Теперь он больше не мог откладывать; но он двигался, он был наподобие легионера, быстро идущего навстречу вражеской линии. – Корентин утверждал, что она отравляла умы Томмалтаха и Карсы, что она желала моей смерти, чтобы мой убийца сделал ее своей королевой. Естественно, я его вышвырнул. Ему повезло, что я его не убил.

Форсквилис выпрямилась.

– Он далеко не единственный, кто разносил такие слухи, – с болью в голосе сказала она. – И он единственный обладал честностью тебе о них рассказать.

Грациллоний со стуком остановился. Потянулся к графину, рука его отпрянула, удержавшись, чтобы не швырнуть в нее сосудом, и кашлянул.

– И ты тоже?

В глазах Бодилис стояли слезы.

– Нам приходится быть слепыми и глухими, чтобы не… интересоваться. Каждый день я молилась, чтобы подозрение оказалось ложным. Белисама меня не предупредила.

– Я в это не верю! – крикнула Тамбилис. – Моя собственная сестра!

Грациллоний задержал пристальный взгляд на Форсквилис.

– А как же ты, ведьма‑королева? – спросил он.

Она смотрела на него не моргая.

– Ты знаешь, что я сказала тебе в один прекрасный рассвет. Мы обречены. Лучше бы ты не просил меня сюда сегодня придти.

– Значит, ты говоришь, мы беспомощны? Я презираю эту мысль.

– Наверняка мы можем что‑то спасти. Что если ты уедешь из Иса и никогда не вернешься? Раздор может прекратиться.

Он обуздал себя.

– Покинуть свой пост? Оставить Дахут в нужде?

– Я знала, что ты не согласишься, – вздохнула Форсквилис.