Его негодование ослабло.

– Дахут не может быть виновна, – простонал он. Три женщины неожиданно оказались рядом с ним, обнимали его, целовали, гладили и бормотали слова утешения. Он дрожал и сглатывал слезы. Чуть погодя он смог отойти и сказать им ровно и решительно:

– С чем я столкнулся слишком поздно, так это с тем, что подозрения существуют. Они ошибочны, но не безосновательны. Я должен прекратить называть врагом всякого, кто их испытывает. Вместо этого я должен их рассеять. Я должен обнаружить правду под каждым малейшим сомнением. Но как? Я попросил вас придти, вас, трех галликен, на которых могу полностью положиться – придти и дать мне свой совет, оказать свою помощь. Ради вас же.

Он снова потерял самообладание.

– Что же нам делать? – спрашивал он.

– Этого мы и ждали, – сказала ему Бодилис. – Давай же сядем, и, наполнив кубки, успокоимся, насколько это возможно, и поразмыслим.

Так они и сделали. Затем наступила тишина. Наконец, Тамбилис робко спросила:

– Ты бы мог с ней поговорить, Граллон? Он поморщился.

– Я боюсь. Она будет так поражена, что я даже не смогу произнести вслух неправду, и – что она может, кроме как поклясться, что невинна? – Он помолчал. – Вам лучше удастся ее испытать. Войдите к ней в доверие, пока она не расскажет вам, не покажет, чем же она занималась.

– Я уже пыталась, дорогой. – Поникла головой Тамбилис.

– Она и впрямь отчуждена, – мягко сказала Бодилис. – Это непостижимо. Будучи ребенком она веровала честно. А теперь уходит, чтобы побыть наедине с богами и поискать у них милости – для тебя, для Иса?

– Мои способности не принесли пользы, чтобы это выяснить, – сказала Форсквилис. – Однако, есть люди, что могут следовать за человеком неузнанными.

Кулаки на коленях у Грациллония аж побелели.

– Ты одна всегда говорила жестоко… О, это было необходимо. Я и сам обдумывал, не послать ли за ней шпионов, хоть мне и претила эта мысль. Но кого? Грязных мелких негодяев из Рыбьего Хвоста? Они‑то додумаются, как это сделать, то, чего не станет делать приличный человек. Я представляю, как они подглядывают в окно, когда она… раздевается ко сну… Как нам верить их сообщениям? Откуда им знать, что означает то, что бы они там мельком ни увидели?

Форсквилис кивнула.

– Да. Предположим, она танцевала перед Таранисом. Мужчинам этот обряд лицезреть запрещено. Либо, – на ум приходят и другие вероятные случаи. А она вполне может догадаться о наличии наблюдателей. У Дахут устрашающий дар волшебства. Плохо думать о том, что в отместку она, вероятно, даст себе волю.

– Но она никогда не причинит вреда тем, кого любит, кого любит, – возразила Тамбилис.

Грациллоний обнажил зубы.

– Достаточно будет, если она сделает шпиона слепым и беспомощным.

– Она всего лишь начинающая колдунья, – напомнила им Форсквилис. – Даже я не способна произнести такое заклинание. А пока…

– Что верно, то верно, это роковой шаг, – заявила Бодилис. – Но будем действовать с крайней осторожностью. Я знаю, как ты от этого страдаешь, Грациллоний, любимый. Но можешь потерпеть, пока мы нащупываем дорогу вперед. – Прежде, чем продолжить, она помолчала: – Во‑первых, допустим, я приглашу ее и двух сестер отобедать. Повод можем придумать. Мы не станем ни к чему ее принуждать, просто предложим поддержку в связи с последними неприятностями между ее отцом и другом. Утешим и, да, внесем легкое оживление. Это вполне может рассеять ее страхи.