Сын вестфальского пастора, Остерман когда-то учился на богословском факультете Иенского университета, но бежал после дуэли в Амстердам. В России появился он более двадцати лет назад мичманом на галерах. Очень быстро постигнув русский язык, искусство писать письма, он вскоре стал секретарем вице-адмирала Крюйса, переводчиком в Посольской канцелярии. Сопровождал Петра в Прутском походе и вел переговоры с турецким визирем; затем — со шведами, стал незаменимым секретарем царя.

Так и шел вверх по лестнице мелкими шажками, вроде бы не сам, а втаскивали его, подсаживали, потому что надобен был: знал множество языков, как никто другой умело сочинял бумаги, указы, хитрые ответы. Даже составил «Табель о рангах», которой Петр особо дорожил.

На рожон Остерман никогда не лез. Если требовалось подписать опасную бумагу, отговаривался, мол, подагра руку свела; пропускал «по болезни» заседание Верховного тайного совета, коли там надо было сказать трудное «да» или «нет». Умел, много говоря, ничего не сказать.

Женившись на свойственнице царя Марфе Ивановне Стрешневой из старого, уважаемого рода, стал Андреем Ивановичем. Про себя называл он жену, подтрунивая, не иначе как Марфушкой, но… побаивался ее. Хотя денежные обстоятельства Остермана были порой не блестящи и он, правда, сгущая краски, рассказывал то одному, то другому о бедном своем состоянии, о том, что хлеба насущного не имеет, взяток никогда не брал. Сие установил правилом и чрез него никогда не переступал. Он хотел слыть бескорыстным. Пусть говорят о неподкупной честности Андрея Ивановича, тем набавляя ему цену.

Работать он умел не покладая рук, даже дома, при свечах, продолжал трудиться.

…Свою роль при малолетнем императоре Остерман понял с полуслова светлейшего.

— Будешь верен, — сказал ему князь с глазу на глаз, — царски одарю. Начнешь лукавить — колесую!

Остерман пужливо поежился — страх-то божий! — за что недоверие благодетеля? А внутренне усмехнулся: «Кто еще кого колесовать сумеет!»

При дворе даже не подозревали, какие страсти честолюбца обуревают Остермана, но честолюбца, предпочитающего в одиночку торжествовать победу. Его героем был Людовик XI, который сказал однажды: «Если бы я знал, что мой колпак догадывается о моих мыслях, я бы немедля сжег его».

Андрей Иванович был суховат, уклончив в беседах, в явные свары не совался, умел вызывать у себя, если считал полезным, послушную тошноту, слезы на глазах, умел проиграть в карты нужному человеку.

Лавируя между враждующими группами, он во всех случаях извлекал для себя пользу.

Никто не знал, скольких ввел тишайший, милейший, обязательный Андрей Иванович исподволь в застенок, скольким, словно бы невзначай оговаривая, проложил путь в Сибирь, как умело хоронил неугодные прошения.

Наедине с собой Остерман не верил ни в бога, ни в черта, ни в доброту, ни в совестливость, а порядочность считал выдумкой.

Обычно он прятал глаза и лишь иногда незаметно ощупывал взглядом лицо будущей жертвы своего обманного любительства. Но стоило ему почувствовать чужой взгляд, как навстречу тому шла лучистая, стеснительная улыбка покладистого, скромного, очень старательного и трудолюбивого человека, всецело поглощенного государевой службой.

После разговора со светлейшим Остерман понял: время! Решающая, хотя и смертельно опасная, игра стоила свеч. Чего ждать от Меншикова? Благодетельства хозяина холопу — не больше. Но и сам-то этот хозяин как ни заигрывает со вчерашними недругами, а долго не продержится. Утратил опоры. Это явственно. Теперь надо подыграть родовитым, войти к ним в доверие. Властвовать, разъединяя противников.