Но бессилен был перед ее признанием.

Жалкий финиш…

Ветер усилился, и Николай Александрович с большим усилием преодолевал его. По сторонам санной дороги едва заметно проступали вехи. Где-то впереди звонили сторожевые колокола. Временами приходилось перебираться по деревянным мосткам, брошенным через полыньи.

«В Кронштадте ли сейчас Люба?» — подумал Бестужев. Он представил себе ее, какой видел в последний раз: высокий, до подбородка воротник платья, густые каштановые кудри, убранные за уши. Неделю назад в Петербурге она передала ему тяжкий разговор с мужем. В смятении спрашивала: «Как же быть дальше?»

Она ничего не знала об их тайном обществе, о назревающих событиях, он постарался отвести ее подальше от опасности и не хотел, чтобы она волновалась за него, предчувствуя свою гибель.

Сейчас Николай Александрович подумал, что жизнь сама разрубит их гордиев узел.

Мысль снова возвратилась к Сенатской площади. Почему Якубович не выполнил поручение, на которое сам вызвался: захватить Зимний и Петропавловскую крепость? Храбрость солдата на поле боя и храбрость заговорщика не одно и то же. На поле боя храбрость вознаграждается почестями, в заговоре — будущность туманна, а при проигрыше — позор и бесславная смерть.

Они могли найти немало сочувствующих. Таких, как тот возчик… Но хорошо, что не доверились черни. Началось бы буйство, потому что чернь сама не знает, чего хочет. И пролилась бы река крови. Нет, все надо было сделать самим, только смелее и решительней.

Но кровь и так пролилась. И еще прольется.

В серой мгле раннего утра проступил Кронштадт.

Глава четвертая

АРЕСТ

О деспотизм, ты правишь нестерпимо!

Но Петербургскому въезду Бестужев подошел к сторожевой будке на окраине Кронштадта. Караульный с удивлением уставился на его искромсанные льдом сапоги. Все же двадцать пять верст дали о себе знать.

— Давно проехала кибитка? — спросил Бестужев у часового.

Тот вытянулся.

— Никак нет! Никакой кибитки не было, ваше высокоблагородие!

— Лошади взбесились, выбросили меня, а ямщика умчали. Пришлось верст десять идти пешком. Если увидите кибитку — задержите. Я пришлю за ней…

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие!

Куда идти? На свою квартиру в казенном доме, где в последнее время пребывал брат Михаил? Но это опасно.

В этом же доме, этажом выше жила престарелая вдова штурманского офицера Екатерина Петровна Абросимова. С ней Николай Александрович был в дружбе и вечерами иногда чаевничал. Может быть, к ней? Перебыть до темноты и — дальше.

Летом в Кронштадте был шумно, оживленно: стучали топоры в Петровских доках, на верфях, натужно ухали деревянные бабы, забивая в землю сваи, визжали машины, шлифующие плиты. В гаванях сновали десятки кораблей, теснились мачты, матросы в робах тащили по сходням грузы, трудолюбиво махали крыльями ветряные мельницы, толпился народ у трактиров.

Сейчас крепость словно дремала под серым, холодным небом, выставив стволы орудий. Город трудно приходил в себя после прошлогоднего страшного наводнения, снесшего мосты через каналы, повредившего Гостиный двор с его арками, дом Петра с высоким шпилем, наводнения, подмывшего даже редуты крепости Александра Невского на косе.

Николай Александрович пошел прямой, словно по линейке начерченной, улицей, миновал Андреевский собор, похожий на корабль с высокой мачтой-колокольней, Якорную площадь и вошел в подъезд трехэтажного деревянного здания с лестницей-трапом, обшитой медью.

Поднявшись на второй этаж, он дернул за ручку звонка. Дверь открыл вестовой покойного штурмана, а теперь слуга его вдовы Фрол Гавриков — коренастый, средних лет человек, со смышлеными глазами.