Степовой представил Бестужева своей жене — Любови Ивановне. Это была женщина лет на восемь старше Николая, очень яркая той естественной простонародной красотой, что отличает многих украинок: румянец сквозь загар южанки, быстрые веселые глаза, русые косы, уложенные на голове венком, певучая речь.

Но в первый приход к Степовым все это прошло как-то почти стороной мимо Бестужева, настолько поглощен он был своим горем. Только подумал: «Хохлушка, как наша матушка».

Но когда однажды генерал-директора штурманского училища Степового — так его теперь величали — вызвали по какому-то неотложному делу, а Бестужев и хозяйка сумерничали в гостиной, Николай исповедался ей.

При этом был так взволнован, что у него на глазах навернулись слезы, и Любовь Ивановна, словно успокаивая, прикоснулась ладонью к его вьющимся волосам, а он поцеловал ее руку.

— Будем дружить, — предложила она, и Бестужев с благодарностью принял это предложение.

Потом Любовь Ивановна пристрастилась к кронштадтскому любительскому театру, где Николай Александрович был и режиссером, и автором, и артистом, и дирижером, и декоратором, и гримером, и костюмером, и директором.

Знаменитый тенор Самойлов приезжал из Петербурга в Кронштадт смотреть игру Николая Александровича в комедии Бомарше «Фигарова женитьба», поставленной на французском языке, и оказался доволен этой поездкой.

И хотя помещался театр в длинном сарае, Бестужев был неутомим в выдумках. Например, для освещения сцены он ставил маленькие масляные лампы с рефлекторами. Если надо было изобразить вечер или ночь, свет заслоняли крохотными экранами из синего или красного желатина. Декорации, рисованные Николаем Александровичем на холсте, спускались с колосников на невидимых веревках.

Как-то вместе с супругами Стеновыми Бестужев поехал в Петербург посмотреть в большом Русском театре пьесу Владислава Озерова «Дмитрий Донской». Хотя пьеса не произвела особого впечатления, их пленила талантом и красотой актриса Семенова.

Потом они еще не раз посещали петербургские театры, смотрели здесь «Модную лавку» Крылова, оперетку «Мельник» Аблесимова, мольеровские комедии.

Если генерал бывал занят, он отпускал супругу с Бестужевым. Они были вместе на дебюте Каратыгина. Давали мольеровского «Мещанина во дворянстве», а после спектакля Николай Александрович познакомил Любовь Ивановну с матушкой и сестрами, и они вместе пили чай. Любовь Ивановна понравилась им, но, бог мой, как посмотрела матушка на сына. Он прочел ее мысль: «Тяжелую жизнь ты, сынок, себе уготовил».

Эти выезды, естественно, почти прекратились, когда у Любови Ивановны пошли дети — одна за другой три девочки — Лиза, Варвара и Соня. Но Бестужев, когда дети немного подрастали, любил часами возиться с ними: рисовал для них смешные картинки, вырезал из картона фигурки, делал маски, представлял мима, и малышка Софочка как-то спросила:

— Мама, можно дядя Николя будет тоже нашим папой?

В дружбе с Николаем Александровичем Любовь Ивановну привлекала прежде всего его талантливость — за что был он ни взялся: писал ли картины, переводил ли Вальтера Скотта… И еще — порядочность неиспорченного человека. Она чувствовала, что нравится ему, возможно, даже очень, но он никогда не разрешал себе вольный жест, двусмысленное слово. Он был рыцарем в самом высоком смысле.

Разве что однажды изменил себе. Дети в саду играли в серсо, а она и Бестужев сидели на скамейке. Любовь Ивановна положила руку на спинку скамьи. Он вдруг припал горящей щекой к ее руке.

— Я сегодня перевел стихи Байрона, — сказал Бестужев и прочитал:

Для нее теперь мир наполнился новым содержанием.