Бестужев посмотрел на хозяина испытующе: отец в этом трактате писал о природном равенстве людей.

— Да, — спохватился Бородулич, — я еще не представился вам полностью: отставной корреспондент Военно-Учебного комитета Алексей Яковлевич…

— Николай Александрович, — слегка склонил голову Бестужев.

— Тогда я и вас знаю! — воскликнул Алексей Яковлевич. — Вы, насколько я помню, историограф российского флота и начальник морского музеума в Адмиралтействе.

— Был, — горько усмехнулся Бестужев.

— Пройдемте в мой кабинет, — предложил Алексей Яковлевич и рукой указал на высокую дверь слева.

В большой комнате развешаны картины в багетах, к стене прислонился, поблескивая лаком, рояль Плейеля.

Бестужев подошел к венецианскому окну. На Сенатской, меж костров, метались тени. То, вероятно, убирали трупы с площади, за которой мрачной громадой притаился Зимний. Отсветы костров ложились на дула орудий, искры летели к солдатским штыкам, поблескивающим в темноте. Пошел снег, заметая следы, и теперь казалось, что огни костров с трудом пробивали его косую пелену.

— Вы разрешите… по рюмочке арманьяка? — спросил Алексей Яковлевич и, посчитав молчание за разрешение, подошел к резному красного дерева шкапу. Видно, не желая вызывать слугу, сам достал бутылку, формой схожую с бочонком, две розоватые рюмки на высоких витых ножках.

Вот когда Бестужев почувствовал, как он промерз, и с удовольствием выпил душистый арманьяк.

Что же делать дальше? Только не идти с повинной. Забежать попрощаться с матушкой, сестрами, добраться до Кронштадта, где у него сохранилась квартира, а затем податься в Швецию. Не обрекать же себя на покорное заклание!

Мгла за окном сгустилась.

В соседней комнате раздался шум молодых голосов, звон шпор.

Бородулич встревожился. Понизив голос, сказал:

— Сын мой, гвардейский поручик. Наверно, пришел с друзьями.

Разговор молодежи был ясно слышен.

— Да попадись мне в руки хотя бы один бунтовщик… — дискантом произнес кто-то.

— Сын, — словно извиняясь, прошептал Алексей Яковлевич.

— …я бы этого мерзавца задушил собственными руками!

— И что этим канальям, этим обезьянам Запада, надо? — произнес другой голос, грубее. — Конституцию, видишь ли, им захотелось, словно мы французишки какие-то…

— Ну, их там на площади лихо навалили! — с удовлетворением сказал поручик.

— Вы меня простите, — шепотом произнес Бородулич, — вам с ними лучше не встречаться…

Бестужев понял, что это приглашение к уходу.

— Я благодарен вам, — сказал он.

— Ну что вы… Я принесу вашу шинель и проведу вас через сад.

Глава третья

НЕПОЗВОЛИТЕЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ

О если бы судьба моя

Сплелась с твоей, как нам мечталось,

Я пил бы радость бытия,

А не похмельную усталость.

Мать Бестужевых — Прасковья Михайловна — жила с детьми в двухэтажном доме купца Гурьева на 7-й линии Васильевского острова, рядом с церковью Андрея Первозванного и лабазами рынка. Став начальником музеума, Николай Александрович тоже поселился у матери.

Сейчас он шел к себе домой и, после долгого блужданья по темным улицам, пережиданий патрулей в тени, поднялся по высокому крыльцу, открыл своим ключом дверь. В доме стояла сонная тишина. Хрипло пробили часы…

Николай Александрович снял шинель и вошел в зал.