— Ты… как смеешь?! Да я… как только… прикажу тебе спицрутенов дать!

— Напужал! — притворно, с приседанием в голосе, ужаснулся солдат и сразу же насмешливо добавил: — Сопли сперва подотри!

Александр сжал кулаки и, кусая губу, возвратился в камору.

Пришел указ губернатору: выдать Меншикову за помершую жену кормовые деньги на год вперед. «Вот и вся тебе цена, Дарьюшка».

…Ссыльных посадили в дощаники, и они поплыли теперь по Иртышу на север.

От Тобольска до Березова более тысячи верст, мимо тайги, пустынной тундры — на край света. Могучая река струила темные волны, в ее водах отражались ветки мохнатых елей, стволы высоких сосен, кедров, полет белой цапли, гусиных стай.

Меншиков сидел на носу дощаника, вперив глаза в воду, словно силился разглядеть в ней судьбу. Откуда-то со дна Иртыша поднимались то хмурое лицо царя, то улыбающееся — Дарьи, то разноцветье дворцового фейерверка.

Может, еще удастся извернуться… ради детей… Будь мудрым, как змий…

Он словно очнулся ото сна и теперь внимательно смотрел вокруг. Никогда не думал, что столь велики российские просторы.

Из тайги доносился медвежий рев. Тайга опахивала запахом смолы, багульника, то почти смыкалась, то далеко отступала.

Они все плыли и плыли. Преследовали белые ночи без зорь, когда не исчезал белый месяц на белом небе и круглые сутки вылупливало бельмы солнце.

Ссыльных сопровождал вместе с двадцатью солдатами и двумя сержантами — Мисочкой и Зверевым — длинноусый, хмурый капитан сибирского гарнизона Михаил Миклашевский.

Миклашевскому лет сорок, он молодится, но уже явно проступают морщины усталости у глаз, плешь вольготно разлилась под париком. Происходил Миклашевский из семьи мелкого помещика, который счастлив был определить сына в военную службу. Да и Михаил — в сержантах, прапорщиках полевой команды — мечтал о том: как сам, без знатности породы, сложит свою судьбу. Ему виделись штурмы крепостных стен, захват неприятельских штандартов, государь, собственной рукой повесивший ему орден на шею. А там пойдут чины, звания, поместья. Ведь добился сам всего царев любимец Меншиков.

Но время шло, начальство гоняло Миклашевского из команды в команду, из гарнизона в гарнизон, равнодушно откладывало рапорты молодого офицера с просьбой отправить его в действующую армию.

Миклашевского посылали то на усмирение бунтующих мужиков, то в сыск корчемщиков, то конвоировать каторжников или, уже здесь, в Сибири, на ясачный сбор. Он научился утаивать часть прокормочных, отпущенных ссыльным, проездных. Мечтания затянула ряска обыденной службы, честолюбивый юношеский пыл сменился усталым равнодушием, где единственным развлечением стали попойки, игра в карты «по маленькой».

У начальства он числился исполнительным служакой — не более того. Смирившись со своим положением, капитан теперь желал только спокойной жизни, не хотел и боялся перемен. Поэтому он воспринял как очередную крупную неприятность сопровождение ссыльных до Березова, где ему предстояло служить приставом.

Первое время Миклашевский с хмурым любопытством присматривался к некогда знаменитому Меншикову, но в конце концов решил, что лучше быть относительно свободным капитаном, чем сваленным генералиссимусом, и утратил интерес к разжалованному светлейшему.

За селением Увацким погибла Тимуля.

Сержант Мисочка — круглолицый, широконосый, с выщербленным зубом впереди и глубоко сидящими глазами — с первого взгляда невзлюбил, неведомо за что, собачонку и с молчаливого, равнодушного согласия капитана издевался над ней. Тимуля отвечала сержанту неприязнью, то и дело рычала, собирая в складки голое тельце.

Мисочка заносил над ее головой сапог, будто собирался размозжить голову.