Поручик Петров, прослышав, что императором стал Петр II, а светлейший пал, поспешил на днях из возводимой им крепости в Тобольск. Вчера докладывал Долгорукому, как инженерные работы ведутся, на сколько аршин стены подняты. Но тот доклад — видимость одна. С надеждой глядел Абрамка: нет ли нового указа о его судьбе? Сейчас он где-то рядом здесь…

«Вот я вам полюбовную встречу и слажу. Ввечер будет что в загородном доме за вистом гостям рассказать: как черномазый с пирожником знатно подрались».

Писарь — востроглазый, с лицом, похожим на смазанный маслом блин, — почистил перо о волосы, погрыз его крошеными зубами и старательно записал в реестр: «Прислан по указу его императорского величества за великоважную вину враг отечества Меншиков со фамилией на безвыходное поселение до кончины живота, под крепким караулом».

Поручик Крюковский сдал ссыльных «по ордеру и с пакетом», получил в канцелярий губернатора бумагу, мол, «доставил в добром состоянии и отбыл». Напоследок Степан посмотрел на Марию долгим сочувственным взглядом и, подавленный, с тяжестью на сердце, вышел на улицу.

Капитан Окуньков, подоспевший к этому времени, приказал Меншикову:

— Со мной пойдешь!

Они пересекли большой двор и, войдя в богатый, украшенный картинами вестибюль, проследовали дальше: впереди Окуньков, за ним — Меншиков и позади — конвойный солдат. Где-то постукивали костяные биллиардные шары.

— Погодь здеся, — сказал полицмейстер солдату и ввел ссыльного в кабинет губернатора.

Справа во всю стену висело панно: Петр I на коне во время Полтавской баталии, слева — бухарский ковер с белыми кругами посередине. В углу высилась цвета слоновой кости кафельная печь, на некотором расстоянии от нее выстроились стулья с резными спинками, а посреди комнаты утвердился массивный стол. Позади него открылась дверь, и, верно, из внутренних покоев вышел дородный, вельможный, с высоко поднятой грудью генерал, поглядел на Меншикова с надменной неприязнью.

Перед губернатором поникло стоял в помятом кафтане, с поредевшими волосами непокрытой головы, обросший седой щетиной старик. Долгорукий пытался вызвать в себе ненависть к нему, но не находил ее.

— Вот и свиделись, — скупо сказал губернатор и еще более выпятил грудь в кавалериях.

Подала о себе весть давняя подагра — пальцы ног жгло, хоть караул кричи, но следовало терпеть.

Плечи Меншикова стали совсем вислыми, будто на них навалился новый груз, — запамятовал, кто здесь правит.

— Кликни арапа Абрамку, — приказал Долгорукий Окунькову.

И через две минуты в кабинет вошел поручик Петров. Лицо его было усталым, казалось, на нем лежала коричневая пыль, курчавые волосы потускнели.

— Узнаешь знакомца? — спросил у него губернатор.

Поручик сразу же, как только переступил порог, узнал своего губителя Меншикова, но, скользнув равнодушным взглядом по опальному, опустил глаза — не до мести было. Единственно, о чем вожделел, — вырваться из студеной Сибири, вырваться во что бы то ни стало. Ему, родившемуся в Абиссинии, приходилось здесь особенно тяжело.

Он был вывезен с родины восьмилетним, подарен царю Петру, пять лет обучался во Франции инженерству. И вот теперь, оставив за спиной тридцатилетний рубеж, гибнул в стужах, возводил, не получая жалованья, никому не нужную крепость у реки Селенги. Может быть, то, что пал светлейший — а Петров теперь твердо знал об этом, — облегчит его судьбу? Хотя бы в Тобольск переведут до разрешения возвратиться в Питербурх.

— Аль не рады друг другу? — все еще надеясь, что комедия разыграется, допытывался губернатор, но уже и сам утратил интерес к спектаклю.