|
- Я это знаю. И она это знает. - Джерри поднял руку: Руфь подумала, что он хочет вытереть глаза, но он вместо этого почесал затылок. Разговор иссушал его. - В общем-то, - сказал он, - наверное, действительно безрассудно одну моногамию менять на другую. - Безрассудно и дорого. - По-видимому. - А если ты поскользнешься, думаешь, она станет долго ждать и не отплатит тебе тем же? - Недолго. - Правильно. Поэтому оставь-ка ты ее в покое на какое-то время и подумай о том, чего ты на самом деле хочешь - эту толстозадую блондинку или... - Или? - Или женщин многих и разных. Джерри улыбнулся. - Ты предлагаешь мне многих женщин? - Не совсем. Даже вовсе нет. Я просто обрисовываю тебе реальное положение вещей. - Одно в вас, унитариях, хорошо: вы не слишком обремены мещанской моралью. - Лютеране, вроде бы, тоже. - А нам она и не нужна. Нам хватает веры. - Так или иначе, я рассчитываю, что мне зато разрешено будет завести двух-трех мужичков. Это удивило его. - Кого же? - Я тебе сообщу. - Она прошлась по комнате, невольно пародируя танцевальные па, и зеркало в золоченой раме, висевшее между двух окон, выдало ей неожиданное отражение: лихо выдвинутое бедро, задорно приподнятый локоть, плотно сжатые губы, будто она откусила от слишком сочного плода. Она замерла, потрясенная увиденным, а Джерри подошел к ней сзади и взял в ладони ее груди. - Ты, видно, считаешь, - сказал он, - что тебе идет быть развратной. Ей было неприятно его объятие: жалость к брошенной женщине отравила всю радость одержанного успеха. Она высвободилась и сказала: - Мне надо на пляж. Я весь день обещаю детям поехать. Ты едешь с нами или бросаешь нас? - Нет. Еду. Все равно мне некуда деваться. - Твои плавки висят на веревке во дворе. *** У молодых супружеских пар Гринвуда - после того как женщины перестали одаривать свои семьи новыми детьми - возникла поистине ритуальная потребность поддерживать отношения, и они изыскивали бесконечные поводы для встреч. Пляж, танцы, теннис, различные комиссии, да еще волейбол по воскресеньям: во второй половине дня. Естественно, что Конанты и Матиасы при таком положения вещей не могли не встречаться. Салли, ходившая все лето в пастельных тонах - белые брюки, трикотажные кофточки-безрукавки цвета слоновой кости, желтый, выцветший от солнца купальный костюм, - казалась Руфи застывшей, до ломкости хрупкой, она смотрела на Джерри как завороженная, с неизменным страхом. Любопытно, думала Руфь, неужели ее муж способен как мужчина производить столь сильное впечатление. Вихрь, сломавший эту женщину, словно дерево в ледяную бурю, время от времени налетал и на нее, но в ней не шевелилось ни листочка, и Руфь, естественно, спрашивала себя, да жива ли она вообще. Из смятенных глубин ее души снова поднялось подозрение, что окружающие - и мать, и отец, и сестра - как бы участвуют в некоем заговоре, заговоре, именуемом жизнью, а она из него исключена. Ночью, лежа рядом с Джерри, она перебирала разные возможности: сбежать, завести нового любовника, пойти на работу, вернуть Ричарда, покончить с собой, - словом, так или иначе ринуться на невидимое препятствие и доказать легкой вспышкой, распустившимся цветком боли, что она существует. Она очутилась в какой-то немыслимой ситуации, когда надо заставить себя поверить, так как она почему-то не может поверить Джерри до конца; он же, чувствуя эту ее неспособность, всячески оберегал, расширял брешь, ибо то был выход, через который он мог бежать. |
