Карен огляделся.

    Изъеденные временем несколько-с-половиной-этажные дома, украшенные ведущими под самую крышу наружными лестницами, скрипучими и щербатыми; заросли дикого шиповника, из колючей гущи которых торчат редкие корявые акации; водяная колонка с непересыхающей лужей под носом у крана; покосившиеся лавочки, на одной спит сном праведника бородач в драном халате, а у его босых пяток пасется тощая коза, философски обгрызая края у чего-то, больше всего напоминающего кусок ржавой жести; между косматой козьей шеей и грязной щиколоткой спящего протянута веревка, но понять, кто к кому привязан и зачем, решительно невозможно.

    Оазис лени и неизменности.

    Легко представить, как прогресс заглядывает в тупик Ош-Дастан, брезгливо морщит нос и поспешно удаляется в более благословенные края.

    Гораздо более благословенные.

    Осталось только понять, почему Фаршедвард Али-бей, эта гора в пропотевшем мундире (кстати, а где шьют мундиры таких размеров?), этот мушериф-нарачи, запретил Карену снять квартиру по личному усмотрению, а направил именно сюда, снабдив конкретными и недвусмысленными предписаниями?

    Нет, непохож был Тот-еще-Фарш на человека, без конкретной цели издевающегося над новым подчиненным!

    Поблагодарив добросердечного малыша - дареный медяк тот мигом закатал в очередной чурек, - Карен приблизился к лавочке-ложу и принялся расталкивать спящего. Это давалось с трудом, потому что коза бдительно мекала и норовила приложиться рогом или желтым оскалом к оскорбителю спокойствия. Однако через некоторое время усилия Карена были вознаграждены, и бородач открыл один глаз.

    Вместо второго красовалось обширное бельмо, открыть которое не представлялось возможным.

    -  Почтеннейший, - в улыбке Карена прямо-таки выпирал намек на вознаграждение в случае доброжелательного ответа, - не подскажете ли, где здесь проживает бабушка Бобовай?

    -  Ах ты, прохвост, шакал и сын шакала!.. - просипело откуда-то из-за спины.

    Поскольку борода человека на лавке даже не шелохнулась, а сиплый голос был скорее женским, то оставалось предположить, что заговорила коза. Повернувшись, Карен лишь укрепился в этом мнении: кроме козы, за спиной по-прежнему никого не было, а слюнявые козьи губы вызывающе шевелились.

    -  Бедная старуха живет себе тише мыши, никого не трогает, а эти проклятые так и норовят то пособие урезать, то от жилищного вспомоществования крысий хвост оставить, то шляются тут, вынюхивают, высматривают!..

    -  Извините, - сказал Карен козе, - но я не…

    -  Вон она живет, - вместо козы ответил бельмастый бородач. - Вон, на балконе, твоя Бобовай… Подойди, она тебя помоями окатит, а я смеяться стану.

    И опять заснул.

    Взглянув наверх, Карен и впрямь обнаружил по левую руку от себя серый балкон, полускрытый пыльной кроной акации, и всклокоченную старушечью голову над железными перилами.

    Подходить за обещанными помоями почему-то не хотелось.

    -  Бабушка Бобовай, - наисладчайшим голосом начал Карен, вспомнив тон, каким в детстве разговаривал с мамиными товарками в надежде на сладости, - вы меня неправильно поняли!

    -  Правильно я тебя поняла, правильно, отродье трупоедов! - донеслось с балкона. - Бедная старуха живет себе, никого не трогает…

    Относительно последнего заявления у Карена были изрядные сомнения.

    -  Я насчет квартиры! - в отчаянии заорал несчастный висак-баши, радуясь, что успел переодеться в штатское.