Никто им особенно не интересовался. Энгель пересек крыльцо, открыл забранную проволочной сеткой дверь и нос к носу столкнулся с человеком, который как раз выходил на улицу.

– Ой! – воскликнул Энгель.

Человек потерял равновесие и замахал руками. Это был полицейский средних лет; на рукаве его кителя красовалось столько нашивок, что он напоминал дорогу, вымощенную желтым булыжником. Чтобы удержаться на ногах, полицейский ухватился за Энгеля и воскликнул:

– Прошу Мы знакомы? Энгель с опаской вгляделся в физиономию полицейского и не узнал его. Во всяком случае, этот легавый никогда не хватал его за шиворот и не вел с ним никаких переговоров о делах организации.

– Не думаю, – ответил он. – Во всяком случае, не припоминаю.

– Могу поклясться... Впрочем, это неважно, – полицейский покачал головой. – Вы к нему?

Энгель мог бы ответить «да», если в знал, что означает «к нему». Но он этого не знал и сказал:

– Нет, у меня дело к гробовщику Мерриуэзеру. Полицейский, который по‑прежнему держался за руку Энгеля, нахмурился.

– Готов поклясться, что где‑то видел вас. У меня отличная память на лица.

Энгель высвободил руку.

– Наверное, спутали с кем‑то, – сказал он, бочком обходя полицейского и норовя проскочить в дверь.

– Ничего, я еще вспомню, – пробормотал полицейский.Подумаю и вспомню.

Когда дверь закрылась, Энгель с облегчением повернулся к ней спиной. Дом выглядел точно так же, как вчера, когда тут собрались близкие Чарли Броди: тот же буровато‑оранжевый полумрак, то же убранство в духе Нового Искусства в приглушенных тонах, то же приторное благоухание цветов, те же толстые ковры, тот же шепот скорбящих людей.

Справа, прямо за дверью, стояли тумба и долговязый человек. Их покрывала черная ткань (на человеке был костюм, на тумбе – драпировка) и венчали продолговатые белые предметы. Если говорить о человеке, то этим белым предметом была вытянувшаяся физиономия, похожая на морду бассета, которую покрыли крахмалом. Что касается тумбы, то на ней белела страницами раскрытая книга, в которой скорбящие оставляли свои росчерки. Рядом с книгой лежала черная авторучка, прикрепленная к тумбе длинным лиловым шнурком. Послышался безжизненный голос, исходивший то ли от тумбы, то ли от человека:

– Не угодно ли поставить подпись, сэр?

– Я не из этой толпы на улице, – вполголоса ответил Энгель. – Я ищу Мерриуэзера, он нужен мне по делу.

– А... Полагаю, мистер Мерриуэзер у себя в кабинете.

Пройдите вон в ту дверь с портьерами. Последняя дверь слева по коридору.

– Благодарю, – Энгель зашагал в указанном направлении, но тут за спиной раздалось: – Эй, вы, минуточку! Энгель оглянулся и опять увидел полицейского с рукавами, вымощенными желтым булыжником. Он хмурился, наставив на Энгеля палец.

– Вы когда‑нибудь были газетчиком, аккредитованным при городской ратуше?

– Нет. Вы меня с кем‑то путаете.

– Мне знакомо ваше лицо, заявил полицейский. – Япомощник инспектора Каллагэн, это имя что‑нибудь нам говорит?

Еще бы. Однажды Ник Ровито так отозвался об инспекторе Каллагэне: «Если этот ублюдок оставит нас в покое и посвятит себя борьбе с красными коммунистами, как и подобает патриоту, холодная война будет завершена в шестимесячный срок. У, гад ползучий». Конечно, это имя о многом говорило Энгелю. Оно звучало в его сознании как тревожный звон будильника, смешанный с воем полицейской сирены и трелью полицейского свистка.

Но Энгель сказал:

– Каллагэн? Я не знаю никакого Каллагэна.

– Ничего, я еще вспомню, – пообещал Каллагэн.