— Не знаю, но эти сомнения — мука. Они меня доводят. Я чувствую, что мне нужна ясность. А так я связан по рукам и ногам. Я даже работать толком не могу.
— Сигбьёрн, давай я скажу тебе всё как есть. В последние полгода дела у нас идут на лад. Ты лучше контролируешь свою жизнь, и в основном ты говоришь, что доволен, хотя некоторые моменты в отношениях с Катрине тебя напрягают и мы несколько раз возвращались к ним. Но это проблемы, которые возникают всегда и у всех людей, это не только твои трудности. И что, по-твоему, будет, если ты разорвёшь с ней ради женщины, с которой знаком три-четыре недели и ничего о ней не знаешь? Ты снова сядешь на лекарства, это я тебе обещаю. Тебе этого хочется?
Я помню эту стёртую, мертвенную заторможенность. Я знаю, как беспросветно это бывает.
— Нет, — отвечаю я. — Не хочется.
— Знаешь, что я думаю? Да, это не самый мудрый совет, но я тебе его дам. Ты достаточно сильный человек, чтобы понять меня правильно. Отдери ты эту козу, и дело таки с концом. Если она согласна, конечно. Отдерёшь — и перестанешь мучиться. Мне кажется, тебя разъедает любопытство. А так оно стихнет. Только расстарайся, чтоб Катрине ничего не узнала. Если уж так чешется, надо почесать.
Я отпиваю глоток чая. Фруде в восторге от своей прагматичной терапевтичности откидывается на стуле и сидит, ничего не ковыряя и не расчёсывая.
— Знаешь, почему я это говорю? — продолжает он. — Потому что по этой части все дамы, в сущности, одинаковые. Сам увидишь. Не жди неба в алмазах.
Я не отвечаю. Его совет не отличается мудростью суфия и уж во всяком случае не тянет на те деньги, которые он с меня возьмёт. До этого я, кстати, додумался самостоятельно. Но Фруде прав; так и надо сделать. Почесать. Потому что чешется ужасно.
— У меня была... галлюцинация, — говорю я внезапно.
Он напяливает очки.
— Ты слышал голоса?
— Ну, не совсем.
Я вспоминаю тот случай. Разве я слышал голоса?
— Нет, насколько я помню, я ничего не слышал, но я разговаривал, как будто я не один.
— А ты был один? - Да.
— Один раз или несколько?
— Один-единственный.
— И кто, тебе казалось, был с тобой?
— Она конечно. Сильвия.
— Так. И о чём ты говорил?
— Да в основном о том же, о чём с тобой. О своих сомнениях. Это плохо?
— Ну, я не могу сказать, что всё в полном ажуре, если человек ведёт беседы с воображаемым собеседником; большинство людей так не делают, — говорит Фруде. — А сам ты что чувствовал?
— Я испугался. Я был совершенно уверен, что в комнате кто-то есть. Когда понял, что заблуждался, то испытал шок.
— Я думаю, если это повторится, не раздумывая звони мне. Ну а один раз спишем на небольшой рецидив. Самое худшее в такой ситуации — излишне тревожиться по этому поводу. На мой взгляд, у тебя нет проблем с осознанием ситуации. Похоже, ты прекрасно отдаёшь себе отчёт, что к чему.
— То есть мне не надо ничего попринимать? — спрашиваю я.
Он опускает очки на кончик носа и смотрит на меня поверх стёкол. Оценивает, как произведение искусства.
— Нет, я думаю, не надо. Тебя мучают страхи?
— Не особенно. Мучительно это ощущение бессилия, что ситуация выскальзывает из рук. Это неприятно.
— Ну, опиши мне его, — говорит Фруде тоном, выдающим его нежелание снова выслушивать то, что он слыхал и прежде.
Я чувствую, что мы закончили. Он откладывает блокнот. Насколько я вижу, он ничего не записал.
— Вот бы кто-нибудь пришёл ко мне и сбацал танец живота, — хмыкает Фруде довольно не к месту.
— Я думал, психотерапевты видели и не такое, — набычиваюсь я.
— Это только в кино. Поверь мне — танец живота нам не достаётся. |