|
Сколько мне помнится, он проживает на казенной квартире в доме судебного ведомства. Это близко, на Воздвиженке. Марш-марш, Тюльпанов, вперед! *** Двухэтажный дом судебного ведомства, в котором квартировали холостые и командированные чиновники министерства юстиции, Анисию был хорошо известен. Красно-бурый, длинный, выстроенный на британский лад - с отдельным входом в каждую квартиру. Постучали в каморку к швейцару. Он выглянул заспанный, полуодетый. Долго не хотел сообщать поздним посетителям, в каком нумере проживает надворный советник Ижицын - уж больно подозрителен казался Эраст Петрович в его живописном маскараде. Только то и спасло, что на Анисии была фуражка с кокардой. Поднялись втроем по ступенькам к нужной двери. Привратник позвонил в колокольчик, сдернул картуз и перекрестился. - Больно сердиты Леонтий Андреевич, - пояснил шепотом. - Вы уж, господа, того, на себя возьмите. - Возьмем - возьмем, - пробормотал Эраст Петрович, внимательно приглядываясь к двери. Потом вдруг слегка толкнул ее, и она бесшумно подалась. - Незаперто! - охнул швейцар. - Вот шалапутка эта Зинка, горничная ихняя. Один ветер в голове! Неровен час грабители какие или воры. У нас тут в Кисловском давеча случай был... - Тс-с-с! - цыкнул на него Фандорин и поднял палец. Квартира будто вымерла. Было слышно, как, отбивая четверть, звякнули часы. - Скверно, Тюльпанов, скверно. Эраст Петрович шагнул в прихожую, достал из кармана электрический фонарь. Отличная штука, американского изготовления: жмешь на пружинку, и от этого там, а фонарике, энергия вырабатывается, изливается луч света. Хотел и Анисий себе такой купить, но очень уж дорог. Луч пошарил по стенам, пробежал по полу, остановился. - Ой, матушки! - тоненько пискнул привратник. - Зинка! Световой круг выхватил из темноты неестественно белое лицо молодой женщины с раскрытыми, неподвижными глазами. - Где спальня хозяина? - резко спросил Фандорин и тряхнул окоченевшего служителя за плечо. - Веди! Живо! Бросились в гостиную, из гостиной в кабинет, а за ним обнаружилась и спальня. Казалось бы, довольно налюбовался Тюльпанов за последние дни на перекошенные мертвые лица, но такого отвратительного видеть ему еще не доводилось. Леонтий Андреевич Ижицын лежал в постели, широко разинув рот. Не правдоподобно выпученные глаза делали надворного советника похожим на жабу. Желтый луч метнулся туда-сюда, коротко осветил какие-то темные кучи вокруг подушки и отпрянул в сторону. Пахло гнилью и нечистотой. Луч вернулся к страшному лицу. Электрический круг сжался, стал ярче и теперь освещал только верх головы мертвеца. На лбу чернел отпечаток поцелуя. *** Поразительно, какие чудеса способно творить мое мастерство. Трудно представить себе существо более безобразное, чем этот судейский. Безобразие его поведения, манер, речи, гнусной физиономии было до того абсолютным, что в мою душу впервые закралось сомнение - возможно ли, чтобы и эта мразь внутри была столь же прекрасна, как прочие дети Божьи. И мне удалось сделать его красивым! Конечно, мужскому устройству далеко до женского, но всякий, кто посмотрел бы на следователя Ижицына после того, как работа была закончена, признал бы, что в таком виде он стал много лучше. Ему повезло. Это награда за прыть и рвение. И еще за то, что своим нелепым спектаклем он заставил мое сердце заныть от жажды. Он пробудил жажду - он ее и утолил. Я больше не сержусь на него, он прощен. Пусть даже мне пришлось из-за него закопать вещицы, дорогие моему сердцу - флаконы, в которых хранились драгоценные mementos, напоминавшие о высших минутах счастья. Спирт из флаконов вылит, теперь все мои реликвии сгниют. Но ничего не поделаешь. Держать их стало опасно. Полиция кружит надо мной подобно стае воронья. Некрасивая служба - вынюхивать, выслеживать. И занимаются ею на редкость некрасивые люди. |
