-  На то Он и Господь. У нас едва хватает сил заботиться о себе. Когда нам найти время на чужих?

    Он только покачал головой. Бесполезно, подумал он. Стена. Стена, как на конгрессе. Он помолчал, готовясь к главному и собирая силы; он понимал, что, когда произнесет вслух то, что хотел, пути назад уже не будет.

    -  Они не чужие, - сказал он.

    Сарра не ответила. Наверное, это было правильно. К чему лишние слова? Все главные разговоры в жизни очень коротки. Это же не политика.

    Он сделал несколько шагов вперед, обогнул стол и опустился перед второй женщиной на колени. Осторожно сглотнул, прочищая горло, чтобы голос не подвел его снова. Сейчас это было бы совсем ни к чему.

    -  Прости, - тихо сказал он.

    Несколько мгновений он был уверен, что она не ответит. Но в конце концов она словно бы чуть нехотя - а может, просто стесняясь присутствия Сарры - отозвалась:

    -  Бог простит.

    -  Агарь, Агарь… - выговорил он, а потом молча обнял ее ноги и уткнулся в них лицом. Сквозь ткань платья светилось тепло ее тела. Он помнил, как радостно она распахивалась под ним, допуская к лону, - и как ему это было сладко.

    Она молчала.

    Он так и не заплакал. Поднял голову, попытался поймать ее взгляд в темноте; не сумел.

    -  Как Измаил? - спросил он.

    -  Вырос, - сказала она. - Давно вырос. Он совсем не дикий. И уж тем более - не осел… Хотя характер у него не сахар, это правда. Иногда он заставляет меня лить слезы… Как иначе? Я тоже виновата, возомнила о себе невесть что… А получилось - мальчик пасынком при родном отце рос.

    -  Прости, - совсем неслышно, одними губами повторил он. Но она услышала. Он почувствовал, как на его голову легла ее маленькая рука и медленно - ему показалось даже, что ласково, - пропутешествовала по его волосам.

    -  Что уж теперь… - сказала она.

    -  Еще не поздно, - сказал он. - Ты позволишь мне с ним повидаться?

    И открыл глаза.

    Было утро. А он все помнил. И на этот раз совсем не чувствовал усталости; он все сделал правильно, и с плеч свалился привычный непосильный груз, давивший его, как он теперь понимал, от века. И может быть, не только его.

    А раз утро, стало быть, пора ехать завтракать.

    В этот ранний час в кафе еще никого не было. Пруд дремотно курился, дальний берег лишь угадывался в тумане одутловатой тенью, и даже лебеди выглядели полусонными; а ему надо было как следует подкрепиться перед тем, как на своем «майбахе» рвануться в Варшау и выдержать последний день конгресса.

    -  Уже пришли утренние газеты, герр Рабинович, - сказал кельнер, ставя перед ним чашку кофе.

    Показалось ему - или кельнер и впрямь сегодня говорил как в старые добрые времена, безо всякой издевки, с обычной своей приветливостью? Показалось или нет?

    -  Спасибо, Курт, - сказал он. - Не хочу портить себе завтрак. Долой все газеты на свете!

    Кельнер улыбнулся.

    Показалось или нет, что он просто улыбнулся?

    -  Рискну заметить, герр Рабинович, - сказал он, смахивая салфеткой какую-то невидимую пылинку или крошку со стола, - что у вас нынче на редкость хорошее настроение.

    -  Не могу не восхититься вашим умением читать по лицам, Курт, - ответил он.