Но сидящий напротив ордусянин и не подумал обижаться. Он чуть улыбнулся и сказал мягко:

    -  В общем-то мы представляем себе, герр Рабинович, какие именно области являются для вашего народа землей обетованной, текущей молоком и медом. Конечно, может возникнуть проблема с Иерусалимом, для мусульман он тоже святыня. Да и для христиан… Но, думаю, мы сумеем решить эту проблему к общему удовлетворению, ведь люди, у которых есть что-то святое, всегда сумеют понять друг друга. Если, конечно, вас вообще заинтересует наше предложение.

    Некоторое время мужчины молча смотрели друг другу в глаза. Потом он понял, что у него дрожат руки, - и спрятал их под стол. С силой сцепил пальцы.

    -  И вам не жалко своей земли? - отрывисто спросил он.

    Если скажет «не жалко», я не буду верить ни единому его слову, осознал он. Это всего лишь опять какая-то политика.

    -  Ещё бы не жалко, - сказал ордусянин. Помедлил: - Но вас жальче.

    Он глубоко вздохнул. Ордусянина понять - что наизнанку вывернуться…

    -  Видите ли, - пояснительно проговорил тот. - В суре «Жены», в аяте сороковом, сказано: «Поклоняйтесь Аллаху, делая добро родителям, близким родственникам, сиротам, нищим, соседям, родственникам по племени и соседям иноплеменным, ибо Аллах не любит тех, которые кичливы и тщеславны».

    Это какое-то безумие, смятенно подумал он.

    -  Позвольте. Вы сказали, вы помощник военного атташе. Почему на совершенно мирные переговоры послали военного?

    Это прозвучало уже не только сухо, а почти враждебно. Почти оскорбительно. Словно он не просто заподозрил, но и успел уличить ордусянина в нечестной, наверняка корыстной игре, и теперь осталось лишь схватить того за руку.

    Ордусянин опять улыбнулся.

    -  Я был уверен, что вас это насторожит, - признался он. - Что ж… Честно говоря, эвакуацию такого количества людей в приемлемые сроки способна провести только армия, да и то с напряжением всех сил и средств. Но дело, конечно, не в этом. Просто среди сотрудников Варшауского консульства я на данный момент - единственный уроженец Тебризского улуса и единственный мусульманин. Кому же, как не мне?

    Моше напряженно думал.

    Неужели Египет, куда нас когда-то взяли благодаря уважению фараона к одному и состраданию к остальным, грозит сам собой, без насилия и навсегда, совместиться с землей, которая была обетована нам на вечные времена? Этого ли ты хотел, Бог Авраама и Исаака? Это ли обещал?

    Впрочем, ничего еще не было решено…

    Но уже было что решать.

    Мокий Нилович Рабинович, бывший Главный цензор Александрийского улуса, бывший Великий муж, блюдущий добродетельность управления, а ныне просто пенсионер улусного значения, обеими руками взял свою чашку и шумно отхлебнул ароматный жасминовый чай; за время рассказа у него основательно пересохло в горле.

    -  Не остыло, папенька? - заботливо спросила его дочь, красавица Рива.

    -  Еще годится, - густым и чуть сипловатым стариковским басом буркнул Мокий Нилович. Неловко, со стуком поставил чашку. В его движениях чувствовалась легкая неуверенность; годы все ж таки брали свое. - Вот так, - подытожил он, глядя из-под облезлых, но все еще черных бровей на задушевных гостей. - И на этом кончается семейное предание и начинается мировая история.