Богдан сразу остановился. Остальные остановились тоже. Тяжело дыша в лицо Богдану кислым табачным чадом, женщина некоторое время со странной, безнадежной пытливостью вглядывалась снизу вверх в его лицо.

    А Богдан, не говоря ни слова, смотрел в лицо ей - когда-то, вне всяких сомнений, красивое и одухотворенное, но сгноенное долгой гангреной беспросветной, безутешной ненависти. В мутных глазах старухи медленно проступило какое-то чувство - наверное, последнее уцелевшее из всех ее некогда пылких человеческих чувств.

    -  Покайся, ютайская морда, - требовательно велела она и немощно встряхнула Богдана.

    -  Хорошо, - негромко ответил Богдан, поправив очки, - Вот только цветы ему отнесу - и обязательно.

    -  Цветы можно мне, - сказала старуха. - Мы с ним одно и то же.

    -  Я знаю, - мягко ответил Богдан. - Но все-таки я лучше ему.

    Несколько мгновении она еще держала его, потом отпустила, снова сгорбилась и пошла прочь, стуча клюкою, мотая головой и что-то невнятно и грозно бормоча себе под нос. Короткая тень черной кошкой терлась у ее ног.

    А они, невольно переведя дух и будто заново ощутив, какой чистый и сладкий воздух тут, на вершине, вошли в рощу.

    Ютайская вера не одобряет так любимых европейцами еще с античных времен грудастых и бедрастых истуканов; так ютаям заповедано исстари. «Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь на Хориве из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого-либо кумира, представляющих мужчину или женщину…» [146] Что тут скажешь? В общем, правильные слова. Русским, например, чьи иконы столь далеки от мясной анатомии, это понять легко…

    Не пошли против обычая и здесь.

    На том самом месте, где взорвалось сердце Мордехая, стоял каменный обелиск - невысокий, чтобы ни в коем случае никому не приходилось смотреть на него снизу вверх, ибо не в характере Мордехая было заноситься. Обелиск был прост и скромен и украшен лишь надписью на четырех языках:

    Не за поступки,

    но за чистоту помыслов,

    самопожертвование

    и

    верность своей любви.

    «Вспомни великую его ученость и не вспоминай о поступках его!» [147]

    Хагига, 15.

    Некоторое время, склонивши головы, все шестеро молча стояли подле обелиска. Потом Богдан, осторожно высвободив ладонь из пальчиков присмиревшей Ангелины, шагнул вперед и, подойдя к громоздящемуся перед обелиском стогу южных бутонов, огромных и ярких, как разноцветные праздничные фонари, с коротким поклоном положил на него скромный букет русских полевых цветов.

    Ромашки, васильки, колокольчики…

    Иван-да-марья.

    Положил - и отступил назад.

    Ангелина дернула его за руку:

    -  Пап!

    Богдан не ответил.

    -  Ну пап!

    -  Что? - спросил Богдан. Оглушительным шепотом Ангелина спросила:

    -  Почему эта тетя назвала тебя ютайской мордой?

    -  Ютаи и русские очень похожи, - ответил Богдан. - Тетя старенькая, у нее глазки плохо видят - вот она и перепутала.

    -  А-а… - сказала Ангелина.

    Отдельно про морду дочь не стала спрашивать. Наверное, это она решила додумать сама.

    Шамбала, февраль - май 2005

    ПРИЛОЖЕНИЕ 1

    Об Аврааме и его семье

    Быт.