При мысли о том, что Андрей Викторович может быть в курсе курортного романа своей сотрудницы с чеченским бандитом, щеки мои восстановили утраченную с годами способность и окрасились стыдливым девичьим румянцем.

Пятиминутное погружение в воспоминания о наших с Асланом беседах «по душам» повергло меня в еще большее уныние. Я о любовнике не узнала почти ничего, ему же выболтала о себе слишком много. И местом работы похвасталась и должностью – ну, как же, начальник архивно аналитического отдела агентства журналистских расследований! Ублажая интеллектуальной беседой, вплела в свои россказни полковников РУБОПа и зампрокурора, пару вице губернаторов и беспринципных, но дружественных агентству депутатов Законодательного собрания. Короче, устроила возлюбленному Аслану тысячу и одну ночь, за что теперь рискую не сносить головы.

Мою болтовню Обнорский с полным правом может квалифицировать как должностное преступление и указать мне на дверь. При приеме на работу и в дальнейшем он постоянно напоминает своим подчиненным о необходимости «держать язык за зубами» и без особой надобности не трепать первым встречным и поперечным о характере нашей деятельности. И надо же, чтобы прокололась именно я…

На столе зазвонил телефон, запараллеленный с репортерским отделом. Я рассеянно поднесла трубку к уху и услышата предназначенное явно не мне приветствие:

– Мышка мышка, моя мышка! – елей и патока сочились сквозь мембрану.

Вот черт, опять этот Соболин воркует со своей следачкой. Если Нюська в ближайшее время не сменит турецкую кофточку на что нибудь поприличнее – плохи ее дела.

Я вновь обратилась к воспоминаниям о беседах «по душам», которые вела с Асланом.

– Чечены, Марина, они там, где деньги. Ты уж извини, но в твоем городе этих денег очень мало. Вот в Москве – другое дело, – он лежат рядом со мной на раскаленном пляже и просеивал сквозь смуглые пальцы желтые песчинки. – Или в той же Чечне. У нас по дорогам ездят одни «шестисотые», особняки стоимостью в сотни тысяч долларов как грибы растут, – он вдруг рассмеялся.

Я удивленно посмотрела на него поверх солнечных очков. Неожиданный приступ веселья Аслан объяснил пришедшим на память воспоминанием.

– Родных последний раз приезжал навестить в Грозный, смотрю – в соседнем дворе танк стоит, а на стволе объявление болтается: «Меняю на BA3 2I09 или на три тысячи долларов». Истинная правда, Аллахом клянусь, – заверил он, прочитав в моих глазах смешливое недоверие.

– Что же ты покинул свою сказочно богатую Родину или не осел в Москве? – ехидным прокурорским тоном поинтересовалась я.

Аслан оказался пацифистом.

– Я не хочу воевать и не буду, – заявил он и отполз в кружевную тень соломенного зонта. – А семью содержать надо. И не одну. Каждый чеченский бизнесмен, который живет вне родины, содержит две три семьи.

– А на что тратят эти семьи твою помощь, ты знаешь? Может быть, на вооружение боевиков? – Сам Спозаранник мог бы позавидовать моей атакующей способности.

– На что они потратят эти деньги – на хлеб детям или на оружие, – меня не касается, – ответил Аслан, сосредоточенно вытряхивая из густой шерстяной поросли, покрывающей его грудь, застрявшие песчинки. – Я несу ответственность за поведение и процветание родственников нашего тейпа. Наш тейп был в оппозиции правительству Дудаева – он вынужден был посылать своих сыновей за пределы Чечни, – сказал он и насупился.