Все взрослое население гавани трудилось на заводах-гигантах, производивших чудеса военно-морской инженерной мысли, от броненосцев до взрывоопасного пироксилина для торпед. В каждом доме жили люди, которых лет через двадцать газетный острослов обзовет «горько-максимными»: слесари, токари, литейщики или кожевники. Народ суровый, любящий заложить за воротник, а большинство конфликтов решающий пудовыми кулачищами. Отсюда и цены на жилье — в десятки раз ниже, чем в центре Петербурга. Однако все равно — крайне странный выбор для небедного, похоже, студента, увлеченного сложными науками.
Дворник, насторожившийся при виде синего мундира Постольского, указал им на покосившийся домик, спрятавшийся в коротком Березинском переулке. Выходило, что Трутнев снимал в нем весь второй этаж. На вопрос дома ли жилец дворник лишь пожал плечами.
Поднявшись по скрипучей загаженной лестнице, друзья оказались перед надежно запертой на висячий замок дверью.
— Ты ничего не видел, — шепнул Корсаков и извлек из кармана тихо звякнувшую связку отмычек.
— Ты и замки взламывать умеешь? — подивился Павел. — И вообще, у тебя карманы бездонные что ли?
— Во-первых, в моем деле полезны самые разнообразные навыки, — поучительно сказал Владимир, перебирая отмычки. Говорить, что вскрывать замки его научил отец он не стал. — А во-вторых, нет, не бездонные, но я усвоил, что правильно подобранное и пошитое пальто способно, при определенных обстоятельствах, заменить саквояж… Et voila!
Замок щелкнул и разомкнул стальные челюсти, позволив друзьям открыть дверь в логово Трутнева. Первым, на что они обратили внимание, стал запах — его было невозможно игнорировать. Едкий, химический, щекочущий ноздри и сжимающий легкие. Источник обнаружился быстро — точнее, источники, потому что они заполняли собой просторное помещение с низким потолком. Ванны и тазы с подозрительного вида растворами, склянки и колбы с мутными жидкостями, порошки и кристаллы странного цвета.
— Что ж, вот тебе и ответ на вопрос, что он забыл в Галерной гавани, — заключил Корсаков, осматриваясь. — Держу пари, он скупает всю необходимую химию у сторожей и рабочих на здешних заводах.
— Но зачем?
— Раскрывает «особые свойства фотографической бумаги», очевидно…
Корсаков надел очки, прикрыл нос и рот платком с фамильной монограммой и приступил к осмотру лаборатории. Им с Павлом быстро стало очевидно, что Трутнев не может здесь жить. Одного запаха было бы достаточно, чтобы выжить из комнат любое живое существо, но, вдобавок к этому, они не нашли ни кровати, ни матраса, ни следов приготовления еды.
— Жаль, а я уже представил его кем-то вроде старинного шляпника, медленно сходящего с ума от паров ртути, — констатировал Владимир.
— Думаю, твои несбывшиеся ожидания — наименьшая из наших трудностей, — заметил Постольский. — Другого адреса у нас нет. То есть, Трутнев может сейчас быть где угодно. Как думаешь, он сюда еще вернется?
— Зависит от того, для чего он использовал лабораторию, — задумчиво ответил Корсаков. — Я не силен в фотографии, но что-то мне подсказывает, что значительная часть этой атрибутики не нужна для печати фотографий. Значит, она требовалась для экспериментов. Если они оказались удачными, то нужная формула у него уже есть и возвращаться сюда нет смысла. Если же он намерен продолжать изыскания…
— Что предлагаешь, монетку подкинуть? — прервал его Павел.
— Это можно, — Владимир пижонски прокатил между костяшек пальцев всегдашний рубль, когда-то доставшийся ему от начальства Постольского.
Их дальнейшему спору помешал шум с лестницы. |