В пятницу – еще куда ни шло: можно подвести итоги недели, прикинуть планы на следующую. Но в понедельник… Лично мне редко удавалось добавить что то к пятничному отчету. Впрочем, как и шефу отдела расследований Глебу Спозараннику. Только Володя Соболин, начальник наших репортеров, бойко рассказывал, что на ленте новостей прибавилось десятка полтора новых заметок. Если, конечно, Володя появлялся на летучке. Случалось, что он манкировал этим мероприятием.

– Все? – Андрей почему то посмотрел именно на меня. Под его взглядом я почувствовала себя как то неуютно. Так уже было однажды, когда после истории с моим чеченским любовником Обнорский вызвал меня к себе в кабинет для серьезного разговора.

Неужели, он уже знает? Но ведь Родька Каширин обещал, что никому не скажет!

А если все таки проговорился? Нет. Не может быть.

«Совсем ты плоха стала, мать, – подумала я. – Паранойя, мания преследования. Пора отдыхать…»

– Теперь – работать. – Обнорский потянулся за сигаретой. А мы заторопились к выходу. Первым убежал Володя Соболин: всю летучку он часто смотрел на настенные часы и нервно сгибал разгибал какую то бумажку.

Я уже была в дверях, когда Обнорский меня остановил:

– А вас, Марина Борисовна, я попрошу остаться.

Неужели все таки Родион проговорился? Ведь я же его просила!

***

Утром в понедельник, по дороге на работу, я не смогла вспомнить, с чего началась наша ссора с мужем. Вроде бы Роман Игоревич сказал, что решил поддержать одного кандидата в Государственную думу, правда, тогда я не придала его словам особого значения. Я стала возражать ему скорее из чувства противоречия и врожденной стервозности. Мама говорила, что это у меня от бабушки со стороны отца – та славилась своим крутым норовом.

Я говорила, что политика – грязное дело. Что депутаты и кандидаты – последние сволочи. Что… В общем, много чего наговорила.

Роман продержался около часа, потом быстро оделся и выскочил из квартиры, хлопнув дверью. Минут через десять я услышала, как, взвизгнув шинами на слякотном апрельском асфальте, сорвалась с места его машина.

Я была почти уверена, что разозленный Роман Игоревич отправился на дачу в Репино. Он всегда убегал туда после наших с ним разборок. Оставшись одна, я бесцельно бродила по квартире. Сама не заметила, как оказалась в его помпезно обставленном кабинете. Села в огромное кресло, рассеянно выдвинула один из ящиков.

Не знаю, что я, собственно, хотела найти. Но уж точно не пистолет.

Ствол лежал в ящике поверх порнографических комиксов. На рукояти я увидела клеймо – вздыбленный конь. Вроде бы так до сих пор метят пистолеты от Кольта.

Моя ярость прошла. Я испугалась: мне представилось, как мой маленький ангел – Сережа – забредает в отцовский кабинет. Из любопытства из чего же еще? – заглядывает в ящики стола. Ему же никогда этого не запрещали. Находит пистолет.

Я готова была отдать на отсечение голову и обе руки в придачу, что Сережа не утерпит – возьмет пистолет в руки. Он же мальчишка. А какой мальчишка не захочет подержать в руках настоящее оружие?

Дальше… Что дальше? Конечно, Сережа неосторожно нажмет курок. И…

– Нет, – громко выдохнула я.

Нужно пистолет убрать куда нибудь.

Повыше. Подальше.

Я осторожно – словно боялась, что от одного моего прикосновения ствол бабахнет – коснулась пальцами рукояти, обхватила ее ладонью. Металл приятно холодил руку. Я не удержалась – прицелилась в парадный портрет мужа, который висел напротив стола.

Хватит, одернула я себя.

Безопасное – то есть недоступное для Сережи – место я искала довольно долго.

А потом… позвонила Родиону Каширину.