– Ты имеешь в виду то, что искала там Изольда?

– Найджел, – произнес Фен с нескрываемым сарказмом, – ты блестящий ученик. Мы еще сделаем из тебя сыщика!

– У меня нет никакого желания становиться сыщиком, – раздраженно ответил тот.

– Должен признаться, – заметил Фен, – что в случаях вроде нынешнего это – крайне неприятная работа. Скажи честно, Найджел: что мне делать? Признаюсь, инстинкт добропорядочного гражданина велит мне передать мои результаты полиции, как я и делал в других случаях. Но здесь нечто иное: Роберт – великий драматург; Рэйчел – отличная актриса; Николас, когда ему удается собраться, умница, каких мало; Феллоуз – блестящий органист; Шейла Макгоу – хороший режиссер, а Джин Уайтлегг – просто на редкость славный человек. Изольда была совсем не такой, и мне не хочется, чтобы кто-то из них попал из-за нее в бездушные жернова судебной экспертизы при моем участии. Если бы только полиция обладала здравым смыслом! Но их профессия – ловить и убивать людей, и подобные соображения не имеют для них значения. Однако они упорно настаивают на идее самоубийства, и только мое вмешательство может их остановить.

– Смотря как, – медленно произнес Найджел. – Считаешь ли ты, что убийца может снова начать действовать?

– Другое убийство? Сомневаюсь, хотя несколько минут назад воспользовался этим опасением как наживкой.

– Тогда, – сказал Найджел с внезапным воодушевлением, – думаю, тебе следует прочитать «Тассо» Гёте. В некотором смысле – это исследование, как далеко по пути демонстративного неповиновения обществу может завести артистический темперамент.

– Дорогой Найджел, произведение формулирует проблему, но никогда не приближается к ее решению. Я склоняюсь, видите ли, к обывательскому взгляду, что очень много чепухи накручено вокруг так называемого артистического темперамента. Множество величайших художников были лишены его напрочь, или, скорей, у них хватало изобретательности для удовлетворения своих лежащих вне понятий добра и зла наклонностей sub rosa, не вызывая общественного возмущения. Артистический темперамент слишком часто – всего лишь оправдание недостатка ответственности – vide оплакиваемую нами Изольду. Юбка, – добавил он мрачно, – каких мало видел свет.

– Дорогой Джервейс, если тебе необходимо употреблять эти ужасные американизмы, ради бога, употребляй их правильно. Почитал бы ты Менкена, что ли. «Юбка» – вульгаризм, обозначающий любую женщину.

Фена, казалось, повергло в задумчивость это замечание, но, как выяснилось, думал он о другом:

– Полагаю, я предложил Хелен наилучший из возможных выходов: краткое и лаконичное предупреждение кое-кому – совет смыться отсюда. Беда в том, что мы все в Оксфорде так чертовски интеллектуальны, – сказал он раздраженно. – Факт убийства, вызывающий немедленную инстинктивную реакцию самосохранения у людей попроще, должен дойти до животной части нашей души через плотный барьер софизмов; в данном случае это, видимо, даже не было проделано – он просто отскочил от этого барьера. И все-таки убийство остается убийством, как бы там ни было («и, лежа, тлеть в стеснении холодном», – подумал Найджел), – и от этого никуда не деться. Молитва и медитация, вероятно, единственное, что мне остается; вот что значит иметь совесть. И ведь подумать только! Всего несколько дней назад я предвкушал какое-нибудь приятное, чистенькое незамысловатое убийство! Ты знаешь, на чем держится это дело, Найджел? Секс – «зверь рыкающий».