Стреляли с вершины холма, над шапками кустарника вился дымок.

— Ну, что, обратно пойдем? — пошутил Горбанюк. — Не в духе сегодня твой леший, старлей, завтра придем.

— Эй, прикройте, — бросил Туманов, перелезая через канаву.

Пригнувшись, петляя, как заяц, он припустил к подножию возвышенности, растянулся на ветках стелющегося можжевельника. На этих маньяков чистой одежды не напасешься! Маневр стал неожиданностью, выстрел грянул с запозданием, пуля воткнулась в муравейник. Оперативники открыли беглый огонь. Вооружены были все, за исключением участкового. Что-то здесь было не так. И предстояло выяснить, что именно. Выстрелы с горы прекратились. Опера перебегали под огнем товарищей, ложились рядом. Последним вприпрыжку примчался Синицын — он так и норовил придержать фуражку, которой на голове не было.

— Товарищ майор, это хрень какая-то… Не должен Петька стрелять, он хоть и с гусями, но не настолько же…

— Разберемся, — проворчал Туманов. — Все целы? Что, товарищи, вечерок перестает быть томным? Есть еще желающие побегать под пулями? Прошу не волноваться, имеем дело не со снайпером… — он привстал на колено, вытянул шею, чтобы зафиксировать тропу. Она петляла, выделялась нечеткой штриховкой среди неровностей рельефа. Движение не осталось незамеченным — грохнуло ружье, и по тропе покатился ком глины, ухнул с обрыва, разбился. Очевидно, стрелял не снайпер. Было в этом что-то знакомое, очень уж навязчиво напоминало — суток не прошло…

— Я что-то не понял, Михаил Сергеевич? — неуверенно произнес Хорунжев. — Мы собираемся штурмовать эту Сапун-гору?

— А у тебя больная жена, семеро по лавкам, — ухмыльнулся Шишковский.

Хорунжев смутился.

— Ну, будут когда-нибудь…

— Из ума пока не выжили, — проворчал Туманов. — Но уйти уже не можем, лично мне чисто по-человечески любопытно, что там с ним. Надеюсь, и остальным тоже. Особенно Федору Аверьяновичу… — он покосился на съежившегося участкового. Тот не был трусом. Но и образец беспримерной отваги из него был так себе. Подобрал где-то корягу, сжимал ее двумя руками, как древко знамени. — Федор Аверьянович, ты своим табельным вчера орехи колол?

Оперативники вяло похихикали.

— Шевели извилинами, Федор Аверьянович, где еще, помимо тропы, мы можем подняться?

— Там, дальше, — участковый изобразил пальцем загогулину. — Метров тридцать отсюда, склон сглаживается, есть покатая горка… Только дальше обрыв надо преодолеть, прежде чем наверх заберемся…

— Перелететь предлагаешь? — проворчал Шишковский.

— Ладно, с неприятностями будем разбираться по ходу. — Михаил оттянул затвор, оглядел свое унылое войско. — Синицын, Хорунжев, остаетесь на месте, создаете видимость большого отряда. Если этот черт побежит по тропе, ловите его, но не подставляйтесь под пулю. Остальные за мной, только головы не поднимайте…

Часть пути проползли, уповая на тугодумие стрелка. Спешили укрыться за раскидистой рябиной. Перевели дыхание, стали перебегать. Стрелок молчал, что становилось подозрительно. Постоянно задирали головы, оглядывали вершину холма. Михаил карабкался первым, хватаясь за глиняные выступы, делал передышки на уступах. Махнул рукой: давайте. Сам следил за гребнем холма, готовый стрелять по мишени. Стрелок помалкивал — видимо, отвел душу. Отдуваясь, на уступ взгромоздились Горбанюк и Шишковский. Последний ворчал: тесно тут у вас. Туманов отправился дальше — поднимался боком, как лыжник. Снова отдышался, прижавшись к земляному откосу. На завершающем отрезке пути действительно образовался обрыв — небольшой, но досадный.