И, перед тем как продолжить, достал сигарету.

‑ Когда Тиберий явился к нам, кроткий, благостный, даже несколько важный, он был босой. Сам так захотел. Пришлось дать ему обувь, потому что свою он оставил на улице, и она исчезла. Вы понимаете, каким неуравновешенным он может быть? С тех пор, то есть уже пятый день, он упорно отказывается надевать туфли или хотя бы носки ‑ в особенности носки! Если к нему подходят, чтобы предложить обуться, он сразу начинает орать. Говорит, что ему представился редкий случай «проникнуться библейским духом», и он этот случай не упустит, требует, чтобы я показал ему статью закона, обязывающую его ходить в носках, если такая статья существует. Если такой статьи нет, я могу убираться ко всем чертям. Это его слова. Вчера он босиком явился на допрос к следователю. Он со всеми здесь держится так, будто пришел поиздеваться над нами. Это действует на нервы.

‑ Не обращайте внимания, это же не помешает вам предъявить ему обвинение.

‑ В том‑то и дело, что помешает, ‑ вздохнул Руджери.

Он встал, заложил руки за спину и прошелся по комнате.

‑ Тиберий, ‑ с расстановкой произнес он, ‑ не признает себя виновным в двух убийствах. Он отрицает свою вину. Отрицает спокойно и невозмутимо. Охотно сознается во всем, что касается краж из библиотеки, но, когда заходит речь об убийствах, отрицает свою вину.

С понурым видом Руджери снова уселся за стол.

‑ Вы ему верите? ‑ спросил Валанс.

‑ Нет. Мы же знаем, что это он их убил. Все сходится. Но нужно заставить его сознаться: улик против него нет. Но Тиберий обладает редкой душевной стойкостью, я не знаю, как найти у него слабое место. Все, что я ему говорю, он пропускает мимо ушей и смотрит на меня… смотрит на меня так, словно принимает за идиота.

‑ Это неприятно, ‑ заметил Валанс.

‑ Зайдите к нему, месье Валанс, ‑ сказал вдруг Руджери. ‑ У вас есть на него влияние, успокойте его, сделайте так, чтобы он заговорил.

Валанс медлил с ответом. Он не предвидел этого, когда шел сюда. Впрочем, может быть, и предвидел. А поскольку не он здесь принимал решения, у него не было причин отказаться.

‑ Покажите, куда идти, ‑ сказал Валанс.

Когда они оказались у камер предварительного заключения, Валанс попросил Руджери оставить его одного. Надзиратель открыл дверь камеры и, впустив Валанса, сразу же запер ее. Тиберий молча смотрел на обоих. Валанс сел напротив него и достал сигарету.

‑ Так вы не уехали? ‑ спросил Тиберий. ‑ Чего вы дожидаетесь в Риме?

‑ Не знаю.

‑ Вы не знали этого уже тогда, когда я расстался с вами. С тех пор дело не наладилось?

‑ Разве мы здесь для того, чтобы говорить обо мне?

‑ А почему бы и нет? Мне рассказывать нечего. Я нахожусь в этой камере, сижу на койке, ем, сплю, писаю, мою ноги ‑ об этом долго не проговоришь. А вот с вами на римских улицах наверняка происходит много интересного.

‑ Говорят, ты не признаешь себя виновным в обоих убийствах?

‑ Да, я не признаю себя виновным в обоих убийствах. Знаю, это расстраивает планы Руджери и замедляет ход следствия. Посмотрите на мои ноги, вам не кажется, что они стали лучше, что они совсем как на картине, особенно четвертые пальцы? И это притом, что, вообще говоря, именно с четвертыми пальцами надо повозиться больше всего, чтобы они получились.

‑ Почему ты не признаешь себя виновным?

‑ Вам не интересно послушать о моих ногах?

‑ Не так интересно, как об убийствах.

‑ Вы не правы. Я не признаю себя виновным в двух убийствах, месье Валанс, потому что я их не совершал. Представьте себе, что в тот вечер, во время праздника на площади Фарнезе, в момент, когда я, конечно же, собирался прикончить Анри, который ничего мне не сделал, я вдруг задумался о другом, а о чем, понятия не имею, и пока я приходил в чувство, кто‑то опередил меня и свел с ним счеты.