Разумеется, сотрудникам нехристианской ориентации выдавались веера с иной символикой – соответственно их убеждениям; но суть надписей не менялась.

    Фирузе неторопливо пошла к мужу. Неторопливо села. От нее просто-таки веяло вновь обретенным внутренним спокойствием и удовлетворением. Богдан молчал.

    Вышел махатель.

    – Она согласна, – сказала Фирузе. – После кончерто едем в ближайшую управу и регистрируем трехмесячный брак.

    – Святый Боже, святый, крепкий, святый, бессмертный, помилуй мя, – ответил Богдан. Помолчал, затравленно покосился на супругу. – В жизни тебе не изменял, Фирочка.

    – Я знаю, – сказала Фирузе, взяла его ладонь, поднесла к губам и поцеловала. Прижалась к ней щекой. – Но ты же мужчина, а мне надо ехать.

    Махатель отрывисто поклонился залу, повернулся к нему спиной, чуть помедлил, сосредотачиваясь – и вдохновенно взмахнул своей палочкой.

    О, музыка! Гендель, Гендель…

    Второе отделение пролетело незаметно.

    К повозке обе женщины, улыбаясь до ушей, вели Богдана под руки с двух сторон.

    У повозок обе посерьезнели. В жемчужном свете почти уже спустившейся белой ночи, в тонком неземном свечении, льющемся с неба, чуть поцарапанного розовыми перьями высоких облаков, Жанна обошла Богданов «хиус», внимательно его оглядывая; еще внимательнее она посмотрела на будущего супруга.

    – Вы бедный, Богдан? – спросила она сочувственно. – Вашему авто не меньше четырех лет…

    – Нам хватает, Жанна, – серьезно ответил Богдан. – Если вы боитесь, что я не смогу вас достойно содержать, покупать привычную вам косметику из Франции или…

    – Нет-нет, я не об этом. Просто… мой отец меняет автомобили чуть ли не каждый год.

    – Я знаю о таких обычаях, – сказал Богдан. – Понимаете… я бы тоже, наверное, мог. Но у вас там… нет, не так. Не буду говорить, что у вас – я там не жил. Буду говорить о том, что у нас. Чтобы зарабатывать на новую повозку каждый год – мне надо было бы работать двенадцать часов в сутки. Все время в лихорадке. Я бы мог, конечно. Но я предпочитаю, например, по весне каждый день садиться на своего старичка, уезжать на полста ли от города, выходить на обочину… и думать, и до самых сумерек слушать, как тает снег.

    Запрокинув голову, Жанна неотрывно смотрела Богдану в лицо. Странно смотрела. Как-то привороженно.

    – Интересный у меня будет первый муж, – сказала она, помолчав. И пошла к своей повозке. Открыла дверцу, остановилась. Обернулась.

    – Я на своей пока поеду. Сяду вам на хвост, а вы показывайте дорогу.

    – Не сбежишь? – как бы в шутку, для очистки совести спросила Фирузе.

    Жанна чуть улыбнулась и покачала головой.

    – Ни за что, – сказала она.

    Апартаменты Богдана Руховича Оуянцева-Сю,

    24 день шестого месяца, шестерица,

    ночь

    В круглосуточно открытую управу они приехали в половине двенадцатого, а к часу уже были дома. Подробно показали Жанне кухню, после кухни – квартиру. Выпили немного шампанского «Дом Периньон», купленного по дороге специально для молодой – Богдан алкоголя обычно не пил, а Фирузе в ее положении было нельзя; да и вообще Магомет разрешал ей только водку.