— Я — джигит!.. Нет, я — казак!!! Ха-ха!..

— Деньги где взял? — поинтересовался Пак.

— В поясе старых брюк были зашиты. Отцовы, для трудного случая…

— А где твой отец?..

На этот вопрос Вэл не ответил, зато вытащил из кармана конверт, в котором были сложены три билета на поезд плацкартой до Москвы.

— Когда? — спросил Петька.

— Завтра.

— И билеты на деньги отца?

— Ага…

Всю ночь до отъезда они гуляли. Да так гуляли, что в поезде чувствовали себя еле живыми. С трудом вспоминали, что выпили ящик портвейна…

— А я пять раз доехал, не вынимая, — сообщил Снегов заплетающимся языком.

— А я — десять! — сообщил Пак.

— А я — пятнадцать…

Москву они проспали… Поезд довез их до столицы Родины и, как руду, вкинул молодые души в плавильный котел Первопрестольной…

6

О чудо!.. Да! Да! Да!.. Нитку Чмок обнаружил порванной, и даже не в трусах, а на простыне! Как она туда попала!.. Змеей уползла!..

Начлагеря тотчас вызвал фельдшера Кискина.

— Может, перетерлась? — пытал.

— Десятый номер, — зевал фельдшер. — Рукавицы шьют…

— Что?

— Толщина нитки — десятый номер, — объяснил Кискин. — Ее даже руками порвать сложно, а вы — перетерлась! Говорил же — все у вас нормально. А я иду в отпуск летом! А сейчас спать…

Чмок был несказанно рад косвенному доказательству исцеления и впервые почти за месяц расслабился. Ему захотелось спать, так как ночь еще не закончилась, а потому начлагеря махнул на прощание Кискину рукой и, поскрипывая матрацем, захрапел…

Весь остаток ночи ему снилась она, вернее, ее смутное очертание, подсвеченное солнцем…

Второй раз Иван Чмок проснулся поздним утром, протяжно зевнул, разлепил глаза, похлопал ими, расставаясь с ночными образами, а когда во взоре прояснилось, ночная слеза просохла, то он явственно разглядел холмик, сооруженный из одеяла над собственным животом… Рука проворной ящерицей скользнула к телу и нашла его тотчас. Он был нерушимой Вавилонской башней, Александрийским столпом, ядерной боеголовкой СС-20!

Чмок хотел было троекратно прокричать «ура», что и сделал про себя. Еще с минуту полюбовавшись на явные признаки мужества, он использовал его для справления малой нужды. Потом он подумал про Кискина, что хрена лысого даст ему отпуск летом. Вообще не даст отпуска! Ишь, прохиндей!..

Так всегда случается с человеком. Про болезнь он помнит всегда, а про выздоровление забывает тотчас после того, как оно наступило…

Но Чмоку предстояло находиться в хорошем расположении духа всего два часа. За это время он со вкусом позавтракал и даже решил отправиться сегодня на работу…

Но не тут-то было! С начлагеря случилась метаморфоза. Он, выздоровевший телом, вдруг замучался душой, вспомнив, что влюблен. Да так сильно влюблен он, что рука с чайной ложечкой, наполненной медком, вдруг задрожала, как при Паркинсоне… На Чмока вдруг разом обрушились воспоминания всего произошедшего почти месяц назад…

— Ах! — вскричал начлагеря. — Ах!!!

Ложечка вывалилась из ослабевших пальцев и плюхнулась в чашку с чаем…

Он сидел на стуле, застыв памятником, с пурпурным от стыда лицом… Его опять потянуло к оружейному шкафу, но он даже с места не стронулся, зная твердо, что слаб, что ему предстоит с позором перед Ирэной проживать свою жизнь дальше!.. Но как?.. Представлений своих он вынести не мог.