Тот, сидя за письменным столом, ногтем сосредоточенно отковыривал что-то от зеленого сукна. Почуяв смирновский взгляд, он поднял голову и тихо, почти как тайным магнитофоном, спросил – не у Смирнова, у всех:
– А хорошо ли это?
– Что именно? – с грозной осторожностью как бы не понял Смирнов. Ощетинился.
– Слушать вчетвером то, что было адресовано только одному.
Ответить Смирнов не успел, вперед выскочил Кузьминский. Тоже завелся с пол-оборота:
– А хорошо ли, папа Алик, за нашими спинами скрытно обтяпывать дела, которые многое могут переменить в судьбе страны и хлопающего в неведении ушами целого народа?
– Это другой вопрос. Меня сейчас беспокоит этическая сторона Сашиного поступка, – Алик был холоден и обижен. Неизвестно только на кого.
– Беспокоит тебя этическая сторона или не беспокоит – это твое сугубо личное дело. Саня записал, мы послушали. Как говорится, проехали, Казарян вновь переменил позу: уткнув локти в колени, он исподлобья поочередно, ворочая желтыми белками, оглядывал всех троих. – Я не спрашиваю: хорошо ли это? Я спрашиваю: что ты от нас хочешь?
– Для начала – ответов на несколько моих вопросов, связанных с этой записью.
– Для начала… – перебил Казарян, – я уже догадываюсь, что будет в конце. Что ж, давай, спрашивай.
– Вопрос первый. К Роману и Виктору. Алика не спрашиваю: он запрограммирован стереотипом двадцатилетнего знакомства. Что за человек мой возможный работодатель? Виктор, быстро. Не рассуждения – ощущения.
– Уже политикан. Но не законченный. Чувствуется, что не проходил партийной школы, ты его, Иваныч, прихватил на поворотах. А партийные скользкие, не ухватишь. Не глуп, поэтому почти не обнаруживает ликования по поводу обладания властью. Холоден, рассчетлив, ни разу не завелся, а ты пробовал его завести. Реакции чуть замедленные. С юмором плоховато. Пока все.
– Рома, – вызвал следующего Смирнов.
– Ах, Витя, Витя! – Казарян кулаком ткнул в ребра сидевшего рядом Кузьминского. – Все-то тебе ясно. Я могу сказать лишь одно: серьезный господин. Хотя есть в нем что-то слабо раздражающее. Поза, что ли, не своя? Но, наверное, ноблес оближ, так сказать, положение обязывает, а?
– Не густо, – констатировал Смирнов. – Следующий вопрос ко всем троим: спрятал ли он что-нибудь помимо сведений о фигуранте?
Алик опередил всех:
– Он не прятал. Он жестко локализовал это дело…
– А это и называется – прятать, – перебил его Виктор.
– Он локализовал это дело для того, – упрямо продолжил Алик, – чтобы как можно конкретнее определить твою задачу. Он хороший парень, Саня. А осторожен… Конечно осторожен, ответственность-то какая.
– Естественно, прячет, – после того, как презрительно фыркнул носом на "хорошего парня", вступил Виктор. – Повторяю: уже политикан, и поэтому волей обстоятельств завязан на многих, с кем по гамбургскому счету и не следовало бы контактировать. Прячет личные – я не говорю корыстные, я говорю неприглядные – связи, тем самым, Иваныч, лишая тебя свободного оперативного пространства. Он оставил тебе одного фигуранта и прикрыл механизм, где фигурант – деталь, может важная, но – деталь.
– Ну, умный ты, ну, талантливый! – восхитился Казарян и еще раз ткнул кулаком Виктора в бок. – Но горяч. Я считаю, Саня, что спрятана главная причина, из-за которой они не прибегают к услугам милиции и ГеБе.
Эти ответы Смирнову понравились больше. Он почесал сморщенный от удовольствия нос, подмигнул серьезному Алику (тот недоуменно пожал плечами), и задал третий вопрос. Надо было полагать, последний:
– Где-нибудь наврал?
Помолчали. |