– Пошли, Рома, – пригласил Кузьминский.

Смирнов проводил их до "джипа" и даже ладошкой помахал, желая счастливого пути. Все готово. Теперь ждать. Смирнов вернулся в беседку на свою скамейку, уткнулся носом в искусственную цигейку воротника униформы, подремал еще немножко. Разбудил его возвратившийся из поездки на "джипе" Кузьминский. Потряс плечо и потребовал:

– Я готов. Когда мне начинать?

– Боишься, Витя? Ты еще можешь отказаться.

– Боюсь, – признался Кузьминский. – Но ведь надо, да, Иваныч?

– Надо, – согласился Смирнов. – Ты переоденься, мы порепетируем немного, а потом тебе исчезнуть отсюда так, чтобы ни одна живая душа не видела. Компрене, артист?

На французский вопрос Кузьминский дал лабужский ответ:

– Все в кассу, папик.

59

Охота, охота! Надежда, ярость, страсть, отчаяние, растраченная в погоне и безмерно опасном уничтожении радость победы и возможность продления жизни своей и детей своих. Жидкая кучка голых малорослых пращуров загнала вепря меж непроходимых скал и, воя от ужаса и неумолимой надобности, потрясала воинственно плохо заостренными кривыми палками. Разъяренный, в гневной пене вепрь красными глазами выбирал первую жертву своих клыков. Выбрав ближнего, сделал рывок на коротких мощных ногах, и голый слабый враг с распоротым брюхом пал на землю. Вепрь замер в торжестве и это было его ошибкой: пращуры в безвыходной решимости бросились на него, тыча палками куда попало. В толстую кожу, покрытую редким твердым волосом, в мягкие уши, в маленькие глаза… Вепрь вертелся на месте, не зная кого рвать клыками. Первый охотник попал ему в правый глаз, второй в левый. Вепрь взревел, взревели и охотники, наваливаясь на него и пробивая упругую кожу каменными ножами…

Двое несли убитого, восемь – добычу. Все было хорошо: похоронив мертвого пращура с умилением смотрели, как их жены и дети жадно ели плохо сваренное сытное мясо страшного зверя.

Охота! Хорошо и по-научному отлаженный процесс. Сытые крупные дяди в форменных фуражках, вооруженные скорострельными карабинами, гнали испуганных кабанов к боевым точкам, где по номерам расположились знатные охотники, на всякий случай подкрепленные егерями – профессиональными убийцами всяческой лесной животины. Загнанные, в безнадежной решимости спастись кабаны бежали к номерам, чтобы получить по смертельной пуле. Шумовой вал приближался к боевым точкам. Услышав его, егеря ободряюще посмотрели на знатных охотников. Те, в ненужном волнении, подняли, изготовясь, новенькие винчестеры.

Охота. Страшная охота, последняя охота, взаимная охота человека на человека началась.

Вот он, генерал-майор Чупров. Смирнов вытащил половинку полевого бинокля (как раз на один его сносно видевший глаз), которая весьма удобно помещалась в верхнем наружном кармане, и приблизил к себе генерала до того, что увидел на лице, ближе к носу, выпуклую родинку. И родинку он видел в первый раз, и генерала. Таким он себе его и представлял: тренированный, легконогий, подвижный. Холерик, сволочь, с хорошей реакцией.

Генерал что-то энергично говорил трем амбалам в комуфляже. Трем. А Махов насчитал пятерых. Следовательно, двое уже у него на хвосте. Генерал рукой резко указал направление, и амбалы послушно удалились в указанную лесную чащобу. А сам бодро зашагал в сторону от начинающейся охоты. Продемонстрировался, показался Смирнову, теперь водить будет до тех пор, когда, незаметно подведя его к линии охотничьего огня, подставит под винчестеры своих молодцов. Все правильно, так и должно быть, но колдыбать за этим шустрым козлом на кривой ноге и без палки – удовольствие так себе.

Смирнов вздохнул, положил половинку бинокля в карман и быстро заковылял вслед за генералом.