Марчиано должен был это предвидеть. Потому что к тому времени Палестрина уже успел совершенно открыто продемонстрировать ему свою ужасающую сущность. И увиденное запечатлелось в памяти Марчиано, словно выжженное каленой печатью.

* * *

Наутро после торжественных, прошедших при огромном стечении народа похорон кардинала‑викария Рима госсекретарь вызвал всех, кто был связан с его планом насчет Китая – Марчиано, префекта конгрегации епископов Йозефа Матади и генерального директора Банка Ватикана Фабио Капицци, – на совещание, местом для которого выбрал свою личную небольшую виллу в Гроттаферате, неподалеку от Рима. Это место Палестрина частенько использовал для собраний в самом узком кругу, именно там он впервые поставил министров Ватикана в известность о своем «Китайском протоколе».

Сразу по прибытии их провели на небольшую полянку, окруженную ухоженными кустами, поодаль от главного здания, где их поджидал Палестрина. Он сидел за кованым столиком, потягивал кофе и одновременно что‑то печатал на ноутбуке. С ним был Фарел – стоял за креслом, словно верный мажордом, исполняющий заодно и обязанности телохранителя. С ними был еще один человек – мужчина привлекательной, но неброской наружности, не достигший, по‑видимому, и сорока лет. Худощавый, среднего роста, черноволосый, с проницательными ярко‑синими глазами и одетый – Марчиано хорошо это запомнил – в двубортный синий пиджак при белой сорочке и темном галстуке и серые брюки.

– Вы еще не знакомы с Томасом Добряком, – сказал Палестрина, когда приехавшие сели; при этом он потирал руки, словно представлял нового члена привилегированного закрытого клуба. – Он помогает нам координировать ситуацию в Китае.

У Марчиано до сих пор явственно сохранилось ощущение ужаса и недоверия, которое он испытал в тот момент; он заметил, что и остальные почувствовали то же самое. Капицци непроизвольно поджал тонкие, всегда напряженные губы, на обычно искрившиеся юмором глаза Йозефа Матади набежала мрачная тень, когда Томас Добряк поднялся и чрезвычайно вежливо обратился к каждому из них по имени, взглядывая при этом в глаза.

– Buon giorno, монсеньор Капицци.

– …Кардинал Матади.

– …Кардинал Марчиано.

* * *

Марчиано помнил, что год назад, приехав вместе с отцом Дэниелом на встречу с Пьером Веггеном, уже видел Добряка, тогда в обществе низкорослого китайца средних лет. В то время Марчиано не имел ни малейшего представления, кто это такой, да и вообще не обратил бы внимания на этого человека, если бы не китаец рядом. Но сейчас он столкнулся с Добряком лицом к лицу, к тому же знал его имя и отлично понимал, с кем имеет дело. Поэтому в тот момент, когда убийца, глядя ему в глаза, назвал его имя, кардинал испытал настоящий ужас.

А то, как Палестрина совершенно откровенно забавлялся, глядя на их достаточно красноречиво проявившуюся реакцию, сказало им так же ясно, как и произнесенные вслух слова, кто убил кардинала‑викария и по чьему приказу. И приглашение их, а вернее, вызов на эту виллу был попросту предупреждением, что, если кто‑нибудь из них втайне придерживается взглядов покойного кардинала, идущих вразрез с планами Палестрины насчет Китая, Томас Добряк успешно разберется и с ним. Наглость, с которой Палестрина устроил этот дивертисмент для нагнетания ужаса, была совершенно откровенной и оттого еще сильнее устрашала. Кроме того, его поступок свидетельствовал о том, что война за контроль над Китаем должна вот‑вот начаться.

А потом, вероятно для того, чтобы кардиналам стало еще понятнее, на чьей стороне сила и власть, Палестрина пригладил ручищей свою пышную снежно‑белую шевелюру и соизволил отпустить их.