– Она всем так говорит. Моя рабыня видела, кого ты поймал… Завтра дашь Медее денарий и скажешь, что на пиру выпил слишком много… Она будет довольна.

    – А я?

    – Ты захлебнешься от счастья, как обещали. Только сделает это не сирийская шлюха, а римлянка! Ты ощутишь разницу, обещаю!

    Говоря все это, Валерия не прекращала ласкать меня. И вскоре, довольная, вновь оседлала меня.

    – То была легкая закуска, центурион! – сказала она, показывая в улыбке белые зубы. – Сейчас тебе подадут лучшие блюда! Я накормлю тебя досыта!

    …Она угомонилась только под утро. Обессиленный, я не смог даже встать, чтоб проводить гостью – Валерии пора была уходить. На прощание она прижалась к моей щеке и спросила горячим шепотом:

    – Ну, как?

    Я промычал нечто нечленораздельное. Она засмеялась:

    – Пиратов убивать легче?

    Я вздохнул.

    – Через три дня Пилат уезжает в Иерусалим и берет меня с собой, – прошептала она. – Уговори отца, чтоб последовал за прокуратором. Здесь я не смогу более приходить к тебе: пиры случаются нечасто. После пира рабы допивают вино и доедают угощение – все заняты, никому нет дела до хозяев. В обычные дни рабы трезвые и хорошо все замечают. Понятно?

    Я кивнул.

    – Хороший мальчик! – она погладила меня по голове и легонько коснулась губами моей щеки. – Ты даже не представляешь, как я счастлива сегодня. Тебя послали мне боги!..

    Когда она шла к двери, походка ее была пружинистой и легкой – как будто и не было бессонной ночи. Это было последним, о чем я успел подумать, закрывая глаза…

    2.

    Пилат оказался прав: розыск в Кесарии не затянулся. Прокуратор дал нам центурию солдат, они получили от отца по денарию с неправильным профилем императора и показали их владельцам гостиниц, лавок и торговых мест, посулив им за каждую такую монету десять из полновесного серебра. Вольноотпущенники Пилата, приставленные к казне, проверили денарии в собранной подати. Ходили по улицам Кесарии и мы с Акимом. После бессонной ночи я еле двигался, зато Аким к моему неудовольствию очень старался: забегал в каждую лавчонку, где сходу совал денарий под нос хозяину. Я с удовольствием оставил бы Акима и пошел спать, но мой друг плохо говорил по-гречески, а местные торговцы-иудеи не всегда понимали латынь.

    Результат этой большой суеты оказался смехотворным. В казне фиска неправильных денариев не оказалось вовсе, торговцы, разглядев наши монеты, только качали головами. Зато по городу прошел слух, что приехавший из Рима сенатор скупает фальшивые монеты по десятикратной цене. На следующий день перед резиденцией прокуратора собралась пестрая толпа, в которой толкались как весьма почтенного вида граждане, так и оборванцы самого гнусного вида. Отец распорядился принять всех. За колоннадой резиденции поставили три стола – для отца, меня и Акима, солдаты стали подле нас и у входа. Армия пригодилась. На столы хлынул поток коряво битых подделок из меди, олова, бронзы и даже железа. До сих пор я понятия не имел, сколько фальшивок бродит по затерянным уголкам империи! Неловкость ситуации заключалось в том, что ненужные нам фальшивки подлежали немедленному изъятию без всякой компенсации. Отец представлял в Кесарии власть Рима, а Рим не мог допустить свободного общения подделок. Понятно, что это не нравилось тем, кто рассчитывал с выгодой обменять олово на серебро. Некоторые из просителей пытались протестовать, громко призывая гнев богов, но солдаты споро вразумили их древками пилумов.