В слабом свете звезд клубится туман.
Стучат подошвы о стенку багажника.
Опять включаю радио, откуда‑то из Небраски передают польку. Радиостанция города Ларами мощностью десять тысяч ватт вещает во славу Иисуса.
Стук в багажнике прекращается.
Запаливаю очередную «фаросину», докурив, стираю с фильтра отпечатки пальцев, выкидываю окурок в окно.
06:15.
Окно оставляю открытым, все приборы выключаю.
Неподвижно сижу в кабине.
Сижу и жду.
Утро в раздумье: не пора ли?
Время идет. Наконец во тьме брезжит робкий намек на рассвет, в тишине неба проступает чистейший синеватый оттенок – ночь начинает выключать звезды.
Ну вот.
С пассажирского сиденья достаю и разворачиваю знак: «Проезд запрещен – опасность оседания грунта!», украденный вчера в Фэрвью.
Сотрудника Службы национальных парков им, конечно, не одурачишь, но отпугнуть ранних охотников и любителей подледного лова можно.
Беру «смит‑вессон» 9‑го калибра, вылезаю из машины, возвращаюсь по дороге к алюминиевому турникету. Вдалеке видны огни машин на шоссе. Большегрузные фуры, автобусы компании «Грейхаунд» – этим здесь делать нечего. Прикрепляю знак клейкой лентой к верхней перекладине турникета. Гм. При свете дня выглядит не слишком убедительно, но сойдет.
Волоку турникет по снегу, разворачиваю поперек дороги, подвожу к стойке и запираю специально взятым для этой цели висячим замком. Теперь дальше проедет лишь тот, кому это действительно очень нужно.
Отхожу на несколько шагов в сторону и с удовольствием осматриваю свою работу.
Может быть, имеет смысл избавиться от следов на снегу.
Веткой заметаю свои следы за турникетом. Так‑то лучше.
Вряд ли в такой час мимо пройдет человек или зверь, но мне понадобится время, а знак призван отпугнуть любопытных.
Заметаю следы шин и обуви до самого поворота, отбрасываю ветку и возвращаюсь к БМВ.
Залезаю внутрь, грею руки у обогревателя. 6:36. Пора двигаться. Беру зеленый рюкзачок, проверяю: молоток, пистолет, ключи от наручников, перчатки, маска.
Выхожу из машины, захлопываю дверцу.
Рассвет – расплывающееся пятно у горизонта, низкие облака подсвечены снизу полосами, оранжевые чередуются с золотыми.
Так.
С рюкзачком на плече выхожу на озеро. Наклоняюсь, рассматриваю лед.
Толщина двадцать‑тридцать миллиметров. По‑моему, неплохо.
Бреду обратно к машине, достаю из рюкзачка перчатки и маску, надеваю.
Нажимаю на кнопку – багажник со щелчком открывается.
Он дико таращит глаза, нагое тело облеплено грязью, машинным маслом и чешуйками краски. Ну прямо полотно работы того художника‑абстракциониста, Поллока. На коленях синяки – пытался повернуть рычаг аварийного открывания дверцы.
Дышит с трудом. Вижу, клейкая лента почти закрывает ему ноздри. Ошибка вышла, мог и задохнуться.
Рывком сдираю ленту, освобождаю ему рот.
– Урод! – говорит он и плюет в меня.
Не лучше ли поберечь силы, compañero?
Поднимаю его ноги на край багажника, тяну за руку, вываливаю на берег. Кладу лицом в снег, ножом разрезаю клейкую ленту на лодыжках. Отступив на шаг назад, достаю из кармана куртки «смит‑вессон». Голый человек поднимается на ноги, но сделать ничего не может: руки по‑прежнему сцеплены браслетами за спиной.
Трясу перед ним пистолетом, хочу убедиться, что он видит оружие.
– И что теперь? – говорит он.
Указываю на озеро.
– Замерзаю. Дай одеться. Замерзну до смерти.
Прижимаю дуло девятимиллиметрового калибра к покрытому синяками животу. Пистолет и маска всякого приведут в ужас. Чтобы против них устоять, надо быть парнем покруче.
– Ладно, – говорит он.
Разворачиваю его и слегка подталкиваю в сторону озера. |