– Эстебан занят, но это не важно. Ты меня не слушал: это – мой город. Я решаю, кому здесь оставаться, а кому уезжать. – Голос как рашпиль. Скрежет металла по металлу – то есть по нам. Он и тиски, и рубанок, а мы – то, что зажато в тисках и должно быть остругано.

– Я не в поле работаю, я строю, – неожиданно вмешивается Пако. – Кладу кирпич. Mis manos… по son asperas,  мои руки не грубые. Э‑э, потому что кирпичи, надо уменье. Я – официант в ресторане, чистить сточная труба. В Манагуа я работать утром маляром, а вечером прачечная. Восемнадцать часов в день. Работать много.

– И говоришь по‑английски, – замечает американец.

– Хорошо говорю по‑английски, – соглашается Пако.

– Ладно. Уговорил. Становись сюда.

Пако переходит невидимую черту и становится по мою сторону от нее.

Оказавшись рядом, он проводит рукой по моей талии. Это ничего, успокаивает. Я улыбаюсь ему. Никарагуанский маэстро хренов,  хочется шепнуть ему на ухо, но я воздерживаюсь.

– Сколько за него? – спрашивает Педро.

Американец обходит нас и становится у меня за спиной. Это мне не нравится. Волоски дыбом встают у меня на шее. Постояв сзади, он делает несколько шагов и снова оказывается перед нами. Смотрит на меня и Пако. Ощупывает у себя в кармане бумажник.

– Умеешь обращаться с гвоздевым пистолетом? – спрашивает он Пако по‑испански.

– Конечно, сеньор, – отвечает тот.

– Чего и следовало ожидать… Как тебя зовут, парень?

– Франсиско.

– Так, хорошо. Беру мисс Америку, – говорит американец и кладет огромную ручищу мне на голову. Левой он хлопает по плечу Пако. – Если по какой‑то причине мисс Америка не сможет выполнять свои обязанности, ты, Франсиско, у тебя сейчас второе место, ее подменишь.

Из его слов Пако, кажется, ничего не понял, он смущенно улыбается.

Американец поворачивается к Педро со словами:

– Семьсот пятьдесят за него. За обоих тысяча двести пятьдесят.

Педро кивает. Такие деньги – уже что‑то.

– Тысяча семьсот пятьдесят, и по рукам, – заявляет он.

Американец зевает и продолжает торговаться:

– Знаешь, что тебе скажу? Я сегодня щедрый. Пусть будет даже тысяча четыреста.

– Тысяча пятьсот, и договорились.

– Пятнадцать сотен, идет, – соглашается американец.

– А остальные? – спрашивает Педро.

– Остальных можешь везти в Денвер.

Педро качает головой, однако видно, что условия его устраивают. Пятнадцать сотен крупными купюрами – это неплохо. Но дело еще и в личности американца. Смирение Педро каким‑то странным образом зависит от его роста и манеры держать себя. Власть американца безусловна. Раз он принял решение, разговоры, торг, препирательства уже неуместны.

– Даже не знаю, – сомневается Педро.

– Подумай еще разок.

Американец подходит к входной двери и откатывает ее в сторону. Втягивает воздух так, как будто в нем, помимо кислорода, есть что‑то очень для него важное – живительное, омолаживающее. Моя мама уверена, что подобное воздействие на человека оказывает один из божков вуду, стоящий у нее на алтаре.

По полу на уровне лодыжек тянет сквозняком.

Педро делает вид, что обдумывает условия сделки.

Одна за другой истекают секунды.

– Ну и?.. – говорит американец не оборачиваясь.

– Возьмите и другого, – говорит Педро. – Он из Гватемалы. Будет хорошо работать. Триста долларов.

– Не могу.