Он прислонился виском к холодному оконному стеклу и постоянно ощущал, как сильно дрожит оно на рельсовых стыках.

Ему, как ни странно это даже нравилось.

Денис представлял себе, как на каждом стыке все мысли в его голове основательно встряхиваются и укладываются, но уже по-другому, в гораздо лучшем порядке, нежели прежде. Такую картинку он не раз видел на экране своего компьютера, когда делал операцию дефрагментации. Она ловко сортировала и умело упорядочивала все файлы в виде разноцветных брусков, которые весело взлетали над коробочкой жесткого диска игрушечным салютом.

А мне теперь хочется все делать самому, упрямо твердил себе Денис, примеряясь к ритму перестука трамвайных колес, везущих его к дому.

"Все-делать-самому, все-делать-самому, все-делать-самому", – бубнил он про себя. И, как ему теперь казалось, привыкал к этой простой и восхитительной мысли, прочно и навсегда. В этой скороговорке ему сейчас виделся ответ на все его проблемы и вопросы, над которыми он так давно и, как ему казалось, безуспешно думал все последнее время.

"Да ты ведь просто боишься признаться себе, что вы с этим Враном чем-то похожи", – размышлял он под стук трамвайных колес, прикрыв воспаленные от бессонницы глаза.

"Однажды Вран тоже разозлился на всех и пошел наперекор. Все его детство прошло среди взрослых. Они увлеченно долдонят тебе правильные слова и великие истины. А ты стоишь себе, потупив глазки, и мечтаешь только об одном: чтобы они поскорее замолчали. И оставили тебя в покое. Уж ты-то сам знаешь, что нужно делать и как, верно?"

И Денис даже подмигнул себе. Правда, только мысленно.

Он видел историю Врана как бы со стороны. Он и сам себе сейчас казался вот таким вот враном – горделивым и высокомерным, безмерно усталым от чужих нравоучений и прямо-таки раздувшимся от своей собственной мудрости.

Денис вспоминал сейчас их последний, серьезный разговор с родителями, после которого между ними пробежала кошка. Трудно в этом себе признаться, думал он, но сейчас я сам себе кажусь всемогущим мистером Ирония. И гордецом Враном. К чему эти постылые и надоевшие заклинания о том, что я должен и обязан?

Да, вздрогнул Денис и открыл глаза.

Ржавые Заклинания.

Истины из уст других, которые, как мне казалось, давно уже потеряли всякую силу. Заржавели и осыпались.

Он посмотрел в окно.

За ним привычно тянулись знакомые районы, улицы, дома. И где-то дальше стоял тот, заветный, мимо которого он не раз проходил, украдкой поднимая глаза к окну, знакомому до последней складки на занавесках. Теперь он знал о боли немало. Гораздо больше, чем еще неделю назад.

Денис неожиданно поднялся и вразвалку побрел к выходу, покачиваясь на поворотах трамвайных стрелок. Двери открылись медленно, нехотя, точно еще раздумывали, выпускать ли этого мальчишку из пустого, звенящего вагона.

Денис неуклюже скатился со ступеней и огляделся. На улицах почти не было народу, так – случайные вечерние прохожие. В городе стало заметно теплее по сравнению с той весенней холодрыгой и влажной стынью, когда наш герой покидал Закрытку почти неделю назад. И все равно мальчик поднял воротник.

Словно не желал больше никаких случайностей судьбы, и хотел пройти неузнанным мимо.

Проходя под ее окнами, он опустил глаза и ускорил шаг. И как назло сверху тут же послышался тихий и удивленный окрик:

– Дениска! Ты?!

Денис остановился как вкопанный. И даже втянул голову в плечи. Потому что этого не могло быть. Просто не могло, и все тут.

– Подожди меня, слышишь! Я сейчас! Одну секундочку...

Конечно, он не слышал дробного топота маленьких полусапожек по всем четырем этажам лестницы.