|
Музыка большей частью играла какая-то бестолковая: “Флитвуд Мэк”, “АББА”, Ме-лисса, “Манчестер”, “Би-Джиз”, “Кей-Си энд зэ Саншайн Бэнд”, Донна Саммер, “Иглз”, “Бос-тон”, “Коммодорз”, Джон Денвер, “Чикаго”, Кенни Логгинз... Эта музыка легко просачивалась в мозги – и растворялась бесследно, как пена. Полная лажа, подумал я. Ходовой товар разового употребления. Модная жвачка, ради которой выворачивают карманы миллионы тинэйджеров... Подумав так, я снова впал в меланхолию. Просто сменилось поколение. Вот и все. Стиснув руль, я попробовал вспомнить какие-то примеры полной лажи в той музыке, что звучала, когда подростком был я... Нэнси Синатра – вот уж было дерьмо!.. “Манкиз” – ничуть не лучше. Да у того же Элвиса можно найти целую кучу совершенно бездарных вещей... Еще было такое чудо света по имени Трини Лопес. От большинства завывалок Пэта Бунa во рту возникал привкус мыла. Фабиан, Бобби Райделл, Анетт... Ну и в самом конце списка, конечно же, “Хер-манз Хермитс”. Вот уж где полная катастрофа... Название за названием, в голове мельтешили лажовые английские банды. С волосами до задницы, в кретинских костюмах. Сколько я еще вспомню? “Ханикамз”, “Дэйв Кларк Файв”, “Джерри энд Писмэйкерз”, “Фредди энд Дримерз”... “Джефферсон Эйрплэйн” с голосами окоче-невших трупов. Том Джонс – от одного имени по телу судороги. И с ним его тошнотворный двойник Энгельберт Хампердинк. И еще эта парочка – Херб Альперт и Тиффана Брасс: каждый мотивчик – как проигрыш для рекламы зубной пасты. Лицемеры Саймон с Гарфанклом. Невра-стеники “Джексон Файв”... Все, все то же самое. Ничто не меняется. Всегда, всегда, всегда – порядок вещей на свете один и тот же. Ну, раз-ве что номер у года другой, да новые лица взамен ушедших. Бестолковая музыка разового упот-ребления существовала во все времена – и в будущем вряд ли исчезнет. Все эти “изменения” по-стоянны, как фазы старушки-Луны. Очень долго я гнал машину, рассеянно думая про все это. По радио вдруг выдали “Роллинг Стоунз” – “Brown Sugar” . Я невольно улыбнулся. Это была добрая песня. “Как раз то, что надо”, – пронеслось в голове. “Brown Sugar” была суперхитом, кажется, в семьдесят первом... Я попробовал вспомнить точнее год, но не смог. Да и черт с ним, какая разница. Семьдесят первый или семьдесят второй – сегодня это уже не имеет никакого значения. Какой, вообще, смысл задумываться об этом всерьез? Забравшись поглубже в горы, я съехал с трассы, отыскал подходящую рощицу и похоронил там кошку. Выкопал на опушке яму в метр глубиной, положил на дно Селедку в бумажном пакете – и засыпал землей. Прости, сказал я ей напоследок, но на большее нам с тобой рассчитывать не приходится. Все время, пока я рыл яму, неподалеку пела какая-то птица. Высоко и протяжно, точно играла на флейте. Заровняв могилку, я спрятал лопату в багажник и вырулил обратно на шоссе. Затем опять включил радио – и погнал машину в сторону Токио. Ни о чем не думалось. Я просто слушал музыку – и все. Сперва играли Род Стюарт и “Дж. Гайлз Бэнд”. Потом ведущий объявил “кое-что из ол-диз”. Оказалось – Рэй Чарльз, “Born to Lose”. Очень грустная песня. “Я рожден для потерь, – пел старина Чарльз, – и теперь я теряю тебя”... Мне вдруг и правда стало смертельно грустно. Прямо чуть слезы не выступили. Иногда так бывает со мной. Какая-то случайность ни с того ни с сего задевает самую тонкую струнку души... Я выключил радио, остановился у ближайшей за-правки, зашел в ресторанчик и заказал овощных сэндвичей с кофе. Потом в туалете долго отмы-вал перепачканные землей руки. |
