Само понятие дискурса до сих пор остается в значительной степени не проясненным. Как правило, дискурс понимается как совокупность речевых высказываний, обусловленная социальными обстоятельствами. Таковым понятие дискурса было до «позднего Фуко» и «позднего Барта», впрочем, даже многие из тех, кто принял это понятие прежде, не различил нововведений, сделанных М. Фуко [12] и Р. Бартом [2] в конце 70-х—начале 80-х годов XX века. Последние же лишь довели до логического конца ту парадигму психического, которую актуализировал в свое время Л.С. Выготский (тоже «поздний»).

В своей книге «Мышление и речь» Л.С. Выготский противопоставил «знак» его «значению» [3] (аналогичную формулу позже представил Ж. Лакан [10]). «Значение» («означаемое» – это то, что стоит за «знаком» («означающим»), по сути же это психическое состояние (явление, сила), которое находит свое отражение в сознании («знаках», компиляциях «означающих»). Отражение это не «зеркальное», а «репрезентативное», оно представляет и предписывает. Психическое состояние (здесь этот термин используется в специфическом смысле) определяет направленность мыслительных процессов, «конъюнктуру» сознания, но, сформированная, она – направленность мыслительных процессов, «конъюнктура» сознания – определяет модель поведения, предписывает человеку те действия, которые он должен осуществить [5].

Крайне упрощая ситуацию применительно к суицидальной проблематике, можно сказать следующее. Человек, находящийся «на подъеме», будучи в состоянии позитивного аффекта, не нуждается в таких означающих («знаках»), как «смерть», «страдание», «смысл», «безысходность» и даже «надежда». Он оптимистично смотрит на свою жизнь, он активен и деятелен. Однако ситуация меняется кардинально, если человек сталкивается с проблемами (ситуациями), для решения которых у него нет готовых и испробованных шаблонов поведения. Именно такие ситуации и являются в прямом смысле этого слова – «кризисными». Психический аппарат переживает настоящую катастрофу – имеющиеся в его распоряжении стереотипы поведения не конгруэнтны действительности, а иных просто нет.

Иными словами, здесь мы имеем дело с нарушением динамического стереотипа (по И.П. Павлову), что неизбежно приводит к всплеску негативных эмоций [8, 11]. Тут-то и возникает потребность в соответствующих упомянутых выше означающих («знаках»), которые, с одной стороны, означивают (в смысле репрезентации) это психическое состояние, а с другой стороны, конфигурируясь в стройную «депрессивную идеологию», обеспечивают психическому аппарату некую определенность (стабильность), что создает эффект временного облегчения, служащего позитивным подкреплением для данной новой – «депрессивной» модели поведения [4, 9]. Разумеется, актуализация в сознании человека «знаков» суицидального круга – «самоубийство», «единственный и последний выход», «избавление» и т. п. – в данном случае дело практически решенное.

Здесь необходимо отметить, что «депрессия» как болезнь и «депрессивная идеология» – это не одно и то же. Пациент с маскированной депрессией, если дело не заходит слишком далеко, может и не иметь «депрессивной идеологии», его сознание не активизирует мысли – «все плохо», «все кончено», «выхода нет», «дальше будет только хуже», «так жить больше нет сил», «я не хочу жить». С другой стороны, человек, у которого нет клинической депрессии, вполне может самодраматизироваться «депрессивной» или даже «суицидальной» идеологией: «все суета сует», «моя жизнь не имеет смысла», «мне незачем жить», «какая разница, когда умирать – сейчас или потом?», «я совершенно не беспокоюсь о своей жизни», «мне не хочется жить», «я хочу покончить с собой».