— Этот мальчик всё ещё не усвоил урок подчинения. Сегодня, в час вознесения хвалы, он должен получить двадцать плетей.

Девон стиснул зубы, но ничего не сказал.

— Это не много, — пояснил Риган, снова оборачиваясь к нему, — просто чтобы ты понял, что каждое следующее наказание будет сильней. И если в конце концов ты не научишься делать так, как я говорю, то последним из них станет твоя смерть. Впрочем, нет. Полагаю, для сида куда худшим станет позор. И я обеспечу его тебе.

Риган рывком бросил Девона на пол и двинулся прочь, оставляя его на попечение друида по имени Донан.

Вечером Риган не присутствовал на восхвалении. Сказавшись нездоровым, он сидел в одной из верхних комнат в спальне и потягивал вино, наблюдая через пролом в стене, служивший окном, как в низине между холмов, служившей своего рода внутренним двором, два десятка друидов становятся в круг. Как выводят провинившегося и, привязав его к древесному столбу, разрывают ученическую рубаху, в которой Девон ходил до сих пор.

Как врезается кнут в белоснежную спину ученика — очевидно, никогда до сих пор не пробовавшего подобного наказания на себе. Кнут оставлял красные следы, и Риган поморщился, решив, что следующее наказание должен получить палач — за то, что слишком рьяно выполняет приказ.

Когда наказание было окончено, лишившегося чувств Девона отвязали двое друидов и понесли в комплекс, служивший Ригану домом.

Риган поднялся и окликнул их — все наблюдавшие за экзекуцией тут же посмотрели наверх и опустились на колени, заметив его.

«Ко мне», — показал Риган знаком и, вернувшись на своё место, сделал ещё глоток из чаши с вином.

Девон спал. Риган внимательно разглядывал его некогда белую кожу, испещрённую полосками кровавых рубцов. Мальчишка был красив — как и любой сид, но чувствовалась в нём и пугающая сила. Глядя на него Риган по новому вспоминал слова Дану, и сам начинал ощущать это чувство — приближающейся беды.

Риган подумал, что если бы не то недоразумение, что случилось между орденом друидов и его отцом, Девон, должно быть, стал бы всеобщим любимцем при её дворе. Наверняка девушки влюблялись бы в него, а мужчины почитали дружбу с ним за честь.

Риган зачерпнул из деревянной чаши густую зеленовато–коричневую мазь и принялся толстым слоем наносить на рубцы.

Едва он коснулся кожи Девона, как тот вскрикнул, вскинулся на кровати и обиженно, совсем по–детски посмотрел на него.

— Не трогайте меня, — произнёс он.

— Не трогайте меня… кто? — Риган замер с мазью в руке. — Ну же, Девон, это ведь так легко. Твоя гордость не пострадает от того, что ты признаешь себя моим учеником.

Девон молчал, и Риган, сбросив излишки мази обратно в чашу, положил руку ему на спину, а затем принялся медленно стягивать кожу, растягивая края ран и заставляя то, что уже покрылось подсохшей коркой, открыться вновь.

Девон закричал, и Риган остановился, выжидая.

— Скажи: «Простите меня, учитель», — произнёс он, когда Девон перестал кричать.

Тот упрямо молчал, и Риган снова коснулся его спины — совсем легко, ещё не причиняя боли.

— Простите меня, учитель! — выпалил Девон, и Риган улыбнулся — своей обычной ледяной улыбкой, лишённой и тени радости.

— Вот и хорошо, — произнёс он. — А теперь замолчи, я наложу лекарство, чтобы не осталось шрамов, и дам тебе выпить травяной настой, от которого ты уснёшь.

Девон замолк. Уткнулся лбом в скрещенные локти и зажмурился, чтобы не чувствовать прикосновение холодных пальцев к воспалённой спине.

— Зачем вы это делаете? — спросил он.

— Потому что ты ещё нужен мне, — спокойно ответил Риган, и больше никто из них не произнёс ни слова.