— Из торговца картофелем ты сделался пастухом?!

Касем ответил, не стесняясь:

— А что в этом такого, уважаемый? Знаете, сколько бедняков в нашем квартале завидуют мне?!

— И дядя отпустил тебя?

— Его сын Хасан уже взрослый, и теперь он должен помогать отцу. Пасти овец лучше, чем попрошайничать!

Не было дня, чтобы Касем не появлялся у Яхьи. Он любил беседовать с ним. Яхья знал все новости квартала и мог рассказать о его настоящем и прошлом больше, чем поэты. Он знал даже то, о чем они умалчивали. Касем говорил Яхье: «Я собираю скот со всех кварталов — Габаль, Рифаа, даже у богачей. Удивительно, как мирно овцы пасутся вместе, когда их хозяева так враждуют друг с другом!» А однажды он сказал Яхье: «Хумам был пастухом. Те, кто презирают пастухов, — попрошайки, бездельники и неудачники. При этом они уважают надсмотрщиков, этих грабителей и кровопийц! Да простит вас Бог, жители нашей улицы!»

Как-то Касем спросил его с гордостью:

— Я бедняк и довольствуюсь малым. Не причиняю людям страданий. Даже животные видят от меня только доброе обращение. Как считаешь, я похож на Рифаа?

Старик неодобрительно посмотрел на него.

— Рифаа?! Рифаа отдал свою жизнь, чтобы избавить собратьев от одержимости и сделать их счастливыми! — Яхья усмехнулся и продолжил: — Ты же, юноша, увлечен женщинами. Ведь на закате в пустыне ты встречаешься с девушками!

— Разве это грех, уважаемый? — улыбнулся Касем.

— Это твое дело. Но не говори, что ты похож на Рифаа.

Касем глубоко задумался, потом сказал:

— А разве Габаль не был, как Рифаа, лучшим из сыновей нашей улицы? Был, уважаемый. И он любил и был женат. Он вернул роду права на имение и распределял доходы по справедливости.

— Имение! Другой цели в его жизни и не было! — резко ответил Яхья.

Юноша подумал немного и откровенно сказал:

— Но доброе отношение к людям, справедливость и порядок — он ведь к этому тоже стремился.

Тогда Яхья раздраженно спросил:

— Значит, Габаль, по-твоему, лучше, чем Рифаа?

В черных глазах Касема появилось смущение. Он долго колебался, прежде чем наконец ответить:

— Они оба были хорошими людьми. Как мало таких людей на нашей улице! Адхам, Хумам, Габаль, Рифаа. А надсмотрщиков — не счесть!

— Адхам умер от горя, — заметил Яхья. — А Хумам и Рифаа были убиты.

«Это действительно достойнейшие из сыновей нашей улицы. Славная жизнь и печальный конец!» — размышлял про себя Касем, сидя в тени большой скалы. Сердце его горело желанием стать таким же. Мерзости надсмотрщиков были ему ненавистны. Внутри у него множилась печаль и нарастала смутная тревога. Чтобы успокоиться, он говорил себе: «Скольких же людей и сколько событий видела эта скала — любовь Кадри и Хинд, убийство Хумама, встречу Габаля с аль-Габаляуи, разговор Рифаа с дедом. Где те события и где те люди? Но осталась добрая память. А это дороже всех овец и баранов. Скала была свидетелем того, как наш великий дед скитался здесь, обживая эти земли и держа в страхе злодеев округи. Как сейчас ему живется в одиночестве?»

Когда стемнело, Касем встал и, зевнув, потянулся. Он взял посох, протяжно свистнул, затем махнул посохом и крикнул. Стадо собралось и послушно двинулось к жилым кварталам. Касема уже мучил голод, ведь за весь день он съел только лепешку с сардиной. В доме дяди его ждал ужин. Он торопил стадо, пока вдалеке не показался Большой Дом с его закрытыми окнами и верхушками деревьев за высокими стенами. Что же это за сад, который воспевают поэты и от тоски по которому умер Адхам? По мере приближения к улице шум становился все громче.