— Ладно, кончай нам мозги полоскать. Плевать на все твои тупые философии. Я только хочу знать, какого хрена мы попали в этот ролик.

— Ну, это не ко мне, — Амелин поднялся. Джинсы у него были потертые, застиранные, уже совсем белесые на коленках, об их первоначальном цвете можно было сказать только по ярким черным полоскам от подворотов в самом низу штанин. — Вы просили рассказать про Кристину. Я думал, вас интересует она.

— Мне интересен только я сам, — в серых глазах Герасимова застыла упрямая непоколебимость. — И меня бесит, что с какого-то перепугу какая-то сумасшедшая решила навесить на меня свои заморочки. По мне, если бы вы всей толпой сиганули с высотки или утопились, нормальным людям дышать стало бы значительно легче.

Амелин изобразил удивление. Именно изобразил, потому что в голосе слышалась ирония.

— Ты же, Влад, добрый. Помню, в детском саду как-то принес коробку карандашей двадцать четыре цвета, и все подходили к тебе и просили дать карандашик, потому что детсадовские были все сточенные и погрызенные, а у тебя новенькие и блестящие. И ты давал. Каждому. Так, что потом у самого только коробка осталась. Все дети стали рисовать, а ты сидел один, просто смотрел на них и ни капли не обижался. Не знаю почему, но мне очень запомнился тот момент. И я тогда подумал, что вот это и значит быть добрым.

Герасимова прямо-таки физически передернуло от этих слов.

— А теперь я недобрый. Потому что задрало всю жизнь без карандашей оставаться.

Наконец, Амелин развернул к нам ноут, и мы увидели там открытую страничку. Хозяин профиля — Линор Идзанами.

Я её знала. Не лично, конечно, но этот персонаж был у меня «в друзьях». Этакий случайный сетевой друг, какие бывают у всех. Очень много схожих мыслей и взглядов, общее мироощущение. Единственный, наверное, человек, с кем я была довольно откровенной именно потому, что не была знакома в реале. Ведь как можно быть откровенным с теми, с кем встречаешься в обычной жизни? Это всё равно, что дать им в руки нож и сказать: прирежь меня.

В первые секунды на лице Герасимова совершенно отчетливо отобразилось узнавание, а потом он снова сделал «морду кирпичом»:

— И что?

И тут вдруг Амелин, пристально глядя на нас своим темным глубоким взглядом, медленно и негромко проговорил стих. Не читал, не декламировал, а именно говорил, точно это были его собственные слова:

А когда закончил, то вся пугающая зловещая серьёзность мигом слетела, словно сорванная страшная маска, под которой вдруг обнаруживается ребенок. И прежде, чем мы успели прийти в себя после такого выступления, он поспешно произнес.

— Линор — это Кристина.

— Как? — я чуть со стула не упала.

— Вот, блин, — выругался Герасимов.

— Видите, жизнь полна разных сюрпризов, — необычайно радуясь произведенному впечатлению, сказал Амелин. — И, как правило, не очень приятных.

— Я не знал, что это баба, — как-то странно попытался оправдаться Герасимов.

— Что? — большего тормоза я не встречала. — Ты думал, что переписываешься с парнем по имени Линор? Герасимов!

— Отвали.

И тут меня осенила догадка:

— Это значит, что Линор есть в друзьях и у Петрова, и у Сёминой, и у Маркова?

— Именно, — подтвердил Амелин.