Римо заботливо положил Кауфманна на кровать рядышком с чемоданом.

– Ох! – чуть слышно простонал Кауфманн, дожидаясь, когда отступит боль, чтобы зайтись в душераздирающем вопле.

– Надеюсь, теперь вы поняли, что нужны правительству для более эффективной работы, – рассудительно молвил Римо.

Кауфманн понял. И подтвердил это кивком головы. Кивок получился исключительно искренним: Кауфманн так ревностно продемонстрировал гражданскую сознательность, что лоб его ткнулся в колени, и он даже скатился с кровати на пол.

– Выражаю вам благодарность от имени правительства Соединенных Штатов и американского народа, – сказал Римо.

Сойдя вниз, он приветливо улыбнулся парню из военной полиции. Сверху раздался пронзительный крик. У Кауфманна снова действовали легкие. Ему больно, но это скоро пройдет. Чиун называл примененный Римо прием «опавшим лепестком» и утверждал, что его действие объясняется нарушением соотношения сил жизни и смерти, сосуществующих в человеческом организме. Римо пытался описать этот эффект в западных терминах, и самым близким по смыслу оказалась «дисфункция центральной нервной системы в результате силового воздействия». Разница состояла в том, что, согласно медицинским учебникам, пациенту с подобным диагнозом грозит неминуемая смерть, жертвы же Римо неизменно выживали.

Охранник рванулся на второй этаж. Снаружи двое стражей остановили Римо: ему было ведено не шевелиться, пока не будут устранены всякие сомнения, что непорядок, чем бы он ни был вызван, не имеет отношения к лицам, временно допущенным на территорию гарнизона.

– Вы хотите сказать...

– Я хочу сказать, что вы не сойдете с места, пока мы не разберемся, что произошло наверху, – разъяснил военный полицейский с револьвером.

В окне второго этажа появилась голова стража, охранявшего гостиную.

– Он говорит, что с ним все в порядке, – доложил страж. – И твердит, что всей душой поддерживает конструктивные элементы.

Наблюдавший за этой сценой Чиун прокомментировал увиденное кратко:

– Опавший лепесток.

Трое мальчуганов, один из которых был воооружен пластмассовой бейсбольной битой, влетели во двор и проскользнули мимо Римо.

– Хотите, сыграем, мистер Кауфманн? – крикнул один.

– Нет! – ответил со второго этажа Кауфманн. – Можете взять печенья!

– Простите, что пришлось вас задержать, – извинился военный полицейский с официальной улыбкой, в которой не было ни сожаления, ни раскаяния.

Один из мальчишек подбросил белый мячик и отбил его головой.

На опрятной улочке с подстриженными газонами пахло вкусной едой. Солнечного тепла хватало в тот день не только на расположение части, но и на обе Каролины. Римо спросил, почему Чиун назвал гарнизон смертельной ловушкой.

– На мой взгляд, вероятность выжить составляет здесь пятьдесят на пятьдесят, – сказал Римо.

– Это в процентах?

– Ну да.

– Тогда пятьдесят против девяноста.

– Принято исходить из ста процентов.

– В таком случае, единица против сотни.

– Ты уверен в этом?

– Почти.

– Тогда единица против девяноста девяти.

– Пусть так, – согласился Чиун. – Ставлю девяносто девять против одного, что Кауфманн – не жилец. Недаром инстинкт подсказывает ему, что надо улепетывать.

– Почему ты так думаешь?

– Тебе известно, как погибли те трое? Их, между прочим, тоже тщательно охраняли.

– Нет, не известно. Именно поэтому я и прикинул, что меры безопасности эффективны только наполовину.

– Предположим, у тебя есть миска риса, которая стоит на земле, и кто то вздумал ее украсть.

– Ну и что?

– Что ты предпримешь?

– Буду стеречь миску.