Бледными, но суровыми, как сталь, пальцами сестра развернула ее лицо к себе, заставляя отвечать перед взглядом усталых, любящих глаз.

— Твоя вера крепка только до тех пор, пока на твои молитвы отвечают?

Доминика была уязвлена.

— Я хотела отдать свою жизнь Богу, как сделала ты.

— Любую жизнь можно отдать Богу. Свою я отдала Церкви.

— Но Он так и не послал мне знамения. — Подбородок ее задрожал, и она проглотила слезы.

— Помнишь, ты рассказывала мне о Джиллиан и ее золотой цепи? Ее просьба показалась тебе недостойной. Ты еще сказала, что Бог — не разносчик подарков на Двенадцатую ночь.

— Но я-то прошу совсем о другом! Я хочу служить Ему.

— Ты хочешь того, что ты хочешь. Что, если Бог хочет чего-то другого? — Она покачала головой. — Ты уверена, что лучше всех разбираешься, в чем состоит Божья воля, но это не вера. Это гордыня. Ты пытаешься заставить Его поступить по-своему.

— Но Его слово можно распространять только будучи в лоне Церкви.

— Если бы ты действительно в это верила, то не захотела бы переписать Библию, чтобы люди могли понимать ее без участия Церкви.

Ее ошеломило прозрение.

— Значит Бог наказывает меня за ересь.

— Это слово придумала Церковь, а не Бог.

Бессмысленное слово, подумала она. Если нет оснований для веры, то их нет и для ереси.

В наступившей тишине осел мягко шлепал копытами по земле. Сестра гладила ее волосы. Покачиваясь на телеге, Доминика смотрела перед собой. Мир снова стал обычным. Грязь, деревья, небо — скучный пейзаж, в котором не было ничего чудесного.

— Я думала, Господь поможет мне взлететь, — прошептала она, сама удивляясь своей наивности.

— Летать можно разными способами, — сказала сестра. — Воробей машет крыльями, а чайка парит на ветру.

Не всегда, подумала Доминика.

— Гаррен был прав. Господь поступает, как ему вздумается, невзирая на нашу веру.

Голос сестры посуровел.

— Нельзя, чтобы твоя вера зависела от чужого мнения. Возможно, Гаррен верует, но неосознанно. Он летает иначе, нежели мы. — Ее голос опустился до шепота, словно она обращалась уже не к Доминике, но к себе. — Возможно, Господь действует через него, хоть он и не верит так, как ты.

— Я уже не знаю, верю я или нет.

Сестра опустила голову.

— Зря я внушила тебе свою веру. Наверное, надо было дать тебе вырасти и обрести веру самой. Но я хотела хоть как-то возместить…

Прислонившись к тряскому деревянному боку телеги, Доминика дотянулась до сестры и пожала ее руку.

— Ты дала мне самое главное — свою любовь.

— Дождись завтрашнего дня, дитя мое. — Сестра вздохнула, и вздох ее был похож на шорох опавших листьев. — Завтра мы увидим святилище. Может быть, там ты получишь свое знамение.

Доминика молча подобрала поводья. Она больше не станет ждать никаких знамений. Не станет пытаться еще раз спрыгнуть со скалы и взлететь. Потому что никто не спасет сестре Марии жизнь. И ее жизнь тоже.

Гаррен вырвал Бога из ее мира.

* * *

На протяжении оставшегося дня, пока Гаррен шагал вперед, гнев его угасал, постепенно сменяясь изумлением. Снова и снова он прокручивал в голове слова, которые произнес в момент, когда думал, что потерял ее.

Спаси ее, Боже, и я отдам ее Тебе.

И она была спасена.

Поздно убеждать себя в том, что он догнал бы ее и без молитвы. Поздно объяснять Богу, что все изменилось, что теперь он хочет защищать ее, беречь и лелеять.