2

Тогда моим царапинам и шишкам

не знали счёта бабушка и мать.

Меня тянуло больше всё к мальчишкам –

их в детстве проще было понимать.

С девчонками тоска: они играли

то в дочки матери, то в свадьбу, то в семью…

То ль дело пацаны: в войнушку, в ралли,

в бандитов и заложников… Мою

шальную тягу к хулиганству мама

оправдывала: вырастет – поймёт,

остепенится. Между тем, упрямо

я делала из досок пулемёт.

Был у меня тогда приятель – Ромка.

Проказник, фантазёр (жил с дедом тут).

Он мог из никудышного обломка

игрушку смастерить за пять минут.

Курносый, круглолицый, круглоглазый

(глаза сквозят невинностью души) –

куда при этом только он не лазал,

чего только не жёг и не крушил!

Кудрявый, крепко сбитый, круглощёкий,

неравнодушный к сладкому и к щам,

Роман учил меня как Мастер йоги

полезным, замечательным вещам:

он выучил меня ругаться матом,

кирпич колоть рукой, играть с огнём…

К домашним и воспитанным ребятам

я не тянулась никогда. А в нём

магнит как будто был… И я балдела

от Ромки. Мы дружили – не разлей

ничем, и нашим не было предела

проказам обоюдным. Точно клей

"Момент" искрепил нас вместе. Водостойкий.

Мы днями забавлялись с ним вдвоём

на брошеной давно соседом стройке.

Там были трубы, плиты, водоём

с лягушками. Для детского досуга

нашлось нам предостаточно всего.

Но неприятность сделалась у друга

на этой самой стройке. Моего

соседа я давно уж не видала,

в бытовке покосившейся. Сосед

обил листами рыжего металла

её со всех сторон – от разных бед.

А Ромка жёг траву вблизи времянки.

Забавы ради, не замыслив зло,

бензином сдуру брызнул он из склянки,

и пламя с силой всё вокруг взяло.

Сгорела эта чёртова бытовка.

Нам до неё, конечно, дела нет.

Но взрослым, раз уж вышло так неловко,

пришлось потом, увы, держать ответ

перед соседями. Его родные

собрали деньги – возместить урон.

Ругали Ромку. Не признал вины и

на всё лишь пожимал плечами он:

"Оно само воспламенилось! Я то

лишь развести хотел большой костёр!"

Ему тогда пошёл всего девятый

годОк. Он был наивен, не хитёр.

Но как бы ни было там, дело громко:

поджёг… И дружбе так пришёл конец:

мне запретил, узнав об этом, с Ромкой

водиться строго настрого отец.

"Он хулиган! А если б это пламя

дошло ещё до нашего двора,

то как бы он рассчитывался с нами,

твой Ромка?! Спички – это не игра."

Отец меня наказывал телесно:

он часто в детстве бил меня ремнём.

Возможно, это было бесполезно,

но всё таки теперь играть с огнём

и с Ромкой я боялась из за папы.

У боли над детьми большая власть,

но до поры… Взросления этапы

всегда так проявляются: сдалась

большая крепость страха перед чем то,

что не умела я назвать пока…

Мы прятались как тайные агенты

теперь. Так сила дружбы велика

была, ведь я, побитой быть рискуя,

играла с Ромкой бедам всем назло,

и радовалась каждому часку я

с приятелем, считая: "Повезло,

что мой отец не спрашивал сегодня,

где я была, и не придётся врать…"

Вдобавок стала я чуть чуть свободней

и потому, что всё узнала мать.