Он стоит в дальнем конце комнаты, блокируя мне выход обратно в коридор, будто бы я попытаюсь сбежать. Его кожа черна, как сгоревшая спичка, потрескавшаяся и сочащаяся горячим жидким металлом, как будто он покрыт слоем охлажденной лавы. Глаза выделяются ярко-белым. С этого расстояния я не могу понять, просто ли они белые или имеют роговицы. Господи, надеюсь, все-таки имеют. Я ненавижу все это жуткое дерьмо со сверхъестественными глазами. Но, с роговицей или без, они все равно лишены здравого смысла. Годы, проведенные в смерти и горении, позаботились об этом.

- Давай, - говорю я и встряхиваю запястьем; атаме готов рубить и резать. В спине и плечах, куда он ударил меня, легкая боль, но я сбрасываю ее со счетов. Он приближается, медленно передвигаясь. Возможно потому, что ему интересно, почему я не бегу. Или, может, потому, что с каждым движением его кожа еще больше трескается и кровоточит... чем бы ни была это кровоточащая красно-оранжевая фигня.

Это момент перед ударом. Это задержание дыхания, затянувшееся на секунду. Я не мигаю. Он достаточно близко, так что я вижу, что у него есть ярко-голубая роговица и сокращающийся от боли зрачок. Его челюсть висит, губ практически не осталось, они потрескались и облезли.

Я хочу услышать, как она скажет хоть слово.

Он замахивается правым кулаком; он рассекает воздух в дюймах от моего правого уха, достаточно горячий, чтобы обжечь, и я улавливаю чёткий запах жженых волос. Моих жженых волос. Дейзи что-то там говорил о трупах... покрытые кожей кости и пепел. Блядь. Трупы были свежими. Призрак просто сжигает их, высушивает и оставляет. Его лицо разрушено яростью; носа нет, а носовая полость выглядит еще паршивей. Его щеки высушены, как использованный уголь, и мокрые из-за инфекции в некоторых местах. Я пячусь, чтобы держаться подальше от его ударов. Из-за сожженных губ его зубы выглядят слишком большими и показывают постоянную больную улыбку. Как много бездомных людей просыпалось прямо перед его лицом сразу перед тем, как их приготовили изнутри?

Я падаю на землю и наношу удар, умудрившись сбросить его, но все-таки обжигаю голень этой дрянью в процессе. Ткань моих джинсов прилипла в этом месте к голой коже. Но у меня нет времени, чтобы заботиться об этом; его пальцы достигают меня, и я переворачиваюсь. Ткань сдирается вместе с кто-знает-каким количеством кожи.

Черт с этим. Он не издал ни звука. Кто знает, остался ли вообще у него язык, не говоря уже о том, как чувствует себя Анна, говоря через него. Я не знаю, о чем думал. Я собирался ждать. Я собирался быть хорошим.

Я отвожу локоть назад, готовый запустить атаме в его ребра, но не решаюсь. Нож может срастись с моей кожей, если я что-то сделаю не так. Сомнение затягивается на секунду. Достаточно долго, чтобы белое колебание достигло края моего глаза.

Этого не может быть. Должно быть, это кто-то другой, иной призрак, который умер на этом чудовищном заводе. И если и так, то он не умер путем сжигания. Девушка, молчаливо ступающая по пыльному полу, бледна, как лунный свет. Коричневые волосы откинуты назад, падая на ее совершенно белое платье. Я бы узнал это платье везде, было бы оно реальным белым или сделано из чистейшей крови. Это она. Это Анна. Ее босые ноги мягко ступают, издавая тихий звук, когда становятся на бетон.

- Анна. – говорю я и поднимаюсь на ноги. - С тобой все в порядке?

Она не слышит меня. А если и слышит, то просто не оборачивается.

На полу горящий человек хватает мой ботинок. Я свободно отбиваюсь, игнорируя как его, так и запах жженой резины. Я схожу с ума? Галлюцинации? Она не может быть здесь. Это невозможно.

- Анна, это я. Ты слышишь меня? - я иду прямо к ней, но не слишком быстро. Если я буду идти слишком быстро, она может исчезнуть. Если я буду идти слишком быстро, то смогу увидеть слишком много; я смогу повернуть ее и обнаружить, что у нее нет лица, что она просто тупой труп.