И неужели этот преображенный Лантенак не преобразит Говэна? Неужели этот яркий сноп света не даст отблеска? Неужели человек прошлого пойдет вперед, а человек будущего – назад? Неужели сын варварства и предрассудков неожиданно взмахнет крыльями и воспарит ввысь и оттуда будет смотреть, как там, где-то внизу, в грязи и в потемках, будет пресмыкаться носитель идеала? Неужели Говэн останется лежать ничком в старой колее жестокости, между тем как Лантенак воспарит к духовным вершинам?

А кроме того, еще и семейные узы. Разве эта кровь, которую он собирался пролить – ибо дозволить пролить чью-либо кровь то же самое, что пролить ее самому, – разве это не его кровь, не кровь Говэнов? Его дед умер, но дядя его был жив, и этот дядя был – маркиз Лантенак. Неужели первый не поднимется в гробу, чтобы помешать второму опуститься в него? Неужели он не крикнет из гроба своему внуку, чтобы тот относился с уважением к этой короне из седых волос, родной сестре его заоблачного сияния? Разве здесь между Говэном и Лантенаком не виднелся негодующий взор призрака?

Теперь вопрос шел о том, может ли Говэн не возвратиться в лоно семейства в тот самый момент, когда Лантенак возвратился в лоно человечности; о том, соединятся ли дядя и племянник в заоблачном свете или же подъему духа дяди будет соответствовать падение племянника?

Вот как был поставлен вопрос в душе Говэна в то время, когда в ней происходила эта трагическая, внутренняя борьба. Ответ, казалось, напрашивался сам собой: нужно спасти Лантенака.

А Франция? – Здесь эта задача внезапно принимала иную форму.

Как, в то время, когда Франция находилась в опасности, когда она подвергалась со всех сторон агрессии многочисленных врагов, когда границы ее были открыты, когда Германия шагала через Рейн, Италия – через Альпы, Испания – через Пиренеи, когда только с одной стороны она была надежно защищена бездной океана, когда она, прислонившись к нему, опираясь на него, еще могла продолжать борьбу, когда она занимала еще это неприступное положение, – неужели в это время у ней вдруг отнимут и эту последнюю точку опоры? Правда, на этом океане была она не одна, но и Англия. Но пока Англия не знала, как перебраться через этот океан на сушу. И вот находится человек, который желает перекинуть мост через океан, протянуть Англии руку, человек, который собирается крикнуть всем этим Питтам, Крэгам, Корнваллисам, Дундасам, всем этим морским разбойникам: «Идите сюда! Англия, бери Францию!» И человек этот не кто иной, как маркиз Лантенак!

И человек этот в его руках! После трехмесячной облавы и травли его наконец удалось захватить. Рука революции наконец опустилась на плечо этого опаснейшего врага; кулак 93 года схватил за шиворот этого убийцу-роялиста; по какому-то таинственному велению свыше, так часто вмешивающемуся в людские дела, этот отцеубийца ожидал теперь должного возмездия в своей собственной семейной темнице; представитель феодализма сидел в феодальном застенке; камни его собственного замка заграждали ему выход из него, и тот, кто намеревался предать свою родину, был предан своим же домом. Во всем этом очевиден был перст Божий. Час возмездия пробил; революция взяла в плен своего заклятого врага; он уже не мог более сражаться, бороться, вредить. Во всей Вандее, где было столько рук, он был единственной головой; когда он сойдет со сцены – война закончится. Теперь он схвачен, – трагическая и счастливая развязка; после стольких убийств он, виновник этого кошмара, был здесь, и теперь наступила его очередь умереть.