Предпоследние отправились в полет вчера. И не вернулись. Ни один! Потому что не должны были вернуться!

Сейчас он должен был объявить им о том, что война закончена. Что император отказался от продолжения борьбы, отдав свою страну на растерзание американцам и русским!

Но он не мог этого сказать!

Потому что был из древнего самурайского рода, в котором честь всегда почиталась выше жизни. Самурай рожден побеждать. Если он не может победить — он должен умереть. Третьего не дано.

Командир обошел строй и замер.

Он принял решение.

Он ничего им не скажет, дав им возможность сохранить свою честь ценой их жизней.

— Слушай! — скомандовал он.

И летчики подтянулись, обратившись в слух.

— Вам выпала великая честь умереть за свою страну, свой народ и своего императора! — четко чеканя слова, произнес он. — Это счастье, которое выпадает не многим. Вы его достойны!

Он еще раз прошел вдоль строя, обнимая каждого за плечи, прощаясь с ними. Он обнимал своих бойцов, и они отвечали ему коротким, сдержанным поклоном.

— По машинам! — приказал он.

И строй мгновенно рассыпался. Десятки летчиков побежали к своим стоящим на бетонке самолетам. Они с ходу запрыгивали на плоскости и забирались в кабины. Что им было сделать очень легко, потому что у них не было с собой парашютов. И не было горючки для обратного полета. Их полет был в одну сторону!

Командир проехал на машине вдоль ряда самолетов.

Останавливаясь возле каждого, он поднимался на крыло, демонстративно закрывал фонарь кабины на ключ, который швырял через плечо на землю.

Это был ритуал, который подчеркивал, что пути к отступлению нет! Летчик закрывался в кабине, ключ от которой выбрасывался, потому что открывать ее уже не предполагалось.

Командир закрывал кабину и отдавал летчику честь.

Он объехал всех.

И взмахнул рукой.

Разом взревели двигатели.

Механики, поклонившись пилотам в знак высшего к ним уважения, выбили из-под колес колодки.

Самолеты один за другим выруливали на полосу и, разбежавшись, взмывали в воздух. Некоторые, сделав крутой вираж, махали на прощание крыльями. Но большинство, экономя горючее, сразу устремлялись прочь! Больше всего на свете они боялись не найти достойную для атаки цель и, выработав все горючее, свалиться в море!

Командир проводил взглядом последний самолет, отпустил машину и, сев на полосу, расстелил на бетоне циновку.

Он сел на нее, поджав ноги, и долго смотрел в небо, туда, куда улетели его самолеты.

Пусть им повезет, пусть они встретят на своем пути американские авианосцы!..

А он… он сделал все, что мог!

Больше он ничем не мог помочь своей стране, своему народу и своему императору. Он понимал, что все кончено. Что скоро сюда, ступив на священные острова, придут американцы. Чего он не хотел видеть. И не хотел попадать им в руки.

Он знал, читал в газетах, что американцы поклялись публично повесить каждого попавшего им в руки воина-смертника.

Аясу не хотел умереть так — по воле янки. Не хотел болтаться в петле, как чучело на рисовом поле, постепенно высыхая на солнце. Он должен был умереть иначе — умереть как настоящий воин. Как самурай…

Аясу Хакимото расстелил на бетоне циновку, покрыв ее белым шелком. И сел на нее, скрестив ноги.

Против него сели несколько его друзей.

У них не было саке и не было пряностей. И не было времени для долгих задушевных бесед.

Они сели, молча глядя друг на друга.

— Веселей, друзья! — рассмеялся Аясу Хакимото. — Что такое жизнь, как не долгое приближение к смерти. И что тогда такое смерть, как не высшее проявление жизни!

И стал шутить, подтрунивая над собой и своими приятелями.