Но теперь они ничего не отсчитывали! Теперь часы стояли, замерев на двадцати пяти часах, сорока минутах и скольких-то там секундах.

Почему они остановились?! Они сломались?!

Вот и пойми их — то они переживали, когда таймер включался, а теперь нервничают, когда тот замер! Хоть бы уж выбрали что-нибудь одно!

Астронавты смотрели на экран, где ничего — совсем ничего! — не происходило минуту, другую и третью…

Цифры не бежали!

Может, это обозначает, что все — что ничего уже не будет?

Или что-то другое?

Но тогда — что?

ЧТО?!

Они гадали долго — и час, и два. А ночью… Вернее, не ночью, потому что такие понятия, как ночь и день, на станции очень условны… Не ночью, но в темноте, когда станция, совершая очередной виток, вошла в тень Земли, все прояснилось.

Такой вот каламбур получился — ясность в темноте!

Потому что, когда станция вошла в тень, на ней вдруг выключился свет, И не включился, хотя по идее должен был загореться аварийный!

Когда выключился свет, стало темно. Совершенно! Потому что в космосе все так — если ты на солнце, то тебе жарко и тебе слепит глаза невозможно яркий свет. Если ты в тени, то погружаешься в кромешную темноту и абсолютный холод! Без середины!

Когда на станции стало темно, все забеспокоились. И тут же стало что-то происходить. Что-то непонятное и потому страшное! Кто-то завозился, замычал, что-то ударилось о стену…

Прорвался сдавленный, тут же оборвавшийся крик:

— Помог!..

Кажется, командира крик!

А как помочь, если не понятно, что делать, если ничего, совсем ничего не видно!

И снова кто-то задвигался, запыхтел в темноте. Все поплыли на звуки, выставив вперед руки, сшибаясь друг с другом и разлетаясь во все стороны! Теперь уже понять ничего было невозможно!

Когда станция выскочила из тени Земли и стало светло, все огляделись. И увидели…

Боже мой!..

Увидели расползающиеся по модулю шарики. Те самые — красные. И увидели, откуда эти шарики быстро, словно из рамочки для мыльных пузырей, выскакивали. Шарики выскакивали из горла командира, который был еще жив, который, испуганно тараща глаза, зажимал ладонями свою шею. Напрасно зажимал, потому что между его плотно сжатых пальцев просачивалась, выдувая алые пузыри, которые бесшумно лопались, кровь.

Все бросились к командиру, пытаясь оторвать его руки, чтобы увидеть рану, чтобы попробовать помочь! Что оказалось непросто, потому что тот мертвой хваткой вцепился в свою шею, отбиваясь от астронавтов, боясь, что если он отпустит руки, то даст крови ток, и она выскочит из него вся!

— Аптечка! Где аптечка?!

Кто-то сорвался за аптечкой.

Командир слабел на глазах, взгляд его мутнел, и только, наверное, поэтому с ним удалось совладать. Ему разжали пальцы, отрывая их от тела, и, увидев — какой кошмар! — залепили рану тампоном, который мгновенно почернел, набухнув кровью.

Рана была ужасной, была глубокой, перечеркнувшей поперек мышцу сбоку шеи. Как видно, преступник не рассчитал — совсем чуть-чуть, какие-то миллиметры, потому что действовал в кромешной темноте, по памяти, запомнив, где находится его жертва, а потом на ощупь!

— Он зажал мне рот!.. — затихая, забормотал командир. — Я почувствовал, я хотел увернуться, но у меня не получилось!.. Он хотел меня убить!..

Все молчали, потому что еще было неизвестно — хотел или все же смог!

Командиру вкололи обезболивающее, и он, тут же расслабившись, затих.

И только тут они осмотрелись.

И заметили, как под самым потолком, почти прилепившись к нему, плывет перчатка, на которой между большим и указательным пальцем расползалось по ткани черное пятно.