Штейнберг вдруг сошел с дистанции и направился к телефонным будкам, прижавшимся к стене дома. Обычно будка была одна, а тут – сразу три и все свободные.

Штейнберг вошел в среднюю, прикрыл дверь. Времени на размышление не было. Объект уже вставил монетку и набирал номер. Стекла в этих будках не мыли, похоже, с судьбоносного 20-го съезда КПСС.

Михаил вошел в третий по счету таксофон. Объект за двойным стеклом превратился в размытое пятно. Он отвернулся, ждал, пока на другом конце снимут трубку. Положение складывалось некрасивое: немец видел, что в соседнюю будку кто-то вошел. Горсть мелочи в кармане и ни одной двухкопеечной монеты! Мошенники поступали просто: у обода монеты просверливалось отверстие. В него вставлялась тонкая проволока. Денежку помещали в монетоприемник, набирали номер. Требовался навык – выдернуть монету в тот момент, когда автомат ее еще не съел, а подключение уже прошло…

Две копейки нашлись в другом кармане. Штейнберг уже говорил – раздавался невнятный бубнеж.

Михаил вставил монету, набрал номер. Трубку сняли на третьем гудке.

– Демаков? Приветствую. Кольцов беспокоит.

– Михаил Андреевич? Здравствуйте! – старший лейтенант милиции несказанно обрадовался. – Есть работа? А я уж беспокоиться начал, что вы про меня забыли.

– Понравилось? Нет, Андрей, работы пока нет, только сутки прошли. Но скоро появится. Так что будь наготове. Находишься в резерве, – чуть не вырвалось: «в действующем».

– Так я всегда готов, товарищ майор, – заверил оперативник.

Штейнберг еще не закончил разговор, стоял к майору спиной.

– Понимаю, товарищ майор, дело секретное, но… – Демаков замялся. – Может, хоть намекнете – подвижки есть?

Штейнберг закончил беседу, вышел из будки, покосившись на соседний таксофон.

– Все отлично, милая, – громко сказал Кольцов, – работаем, времени на отдых нет совершенно. Передавай привет дяде Григорию, тете Вале…

– Чё? – не понял абонент.

Штейнберг удалялся, не оглядываясь.

– Через плечо, – проворчал Михаил, – так надо. Все, Демаков, не удивляйся, прощаться не буду…

Штейнберг спустился по проспекту к собору Александра Невского, свернул направо. Майор не терял его из вида. Фигура иностранца выделялась в уплотняющихся сумерках. Он пересек примыкающую дорогу, двинулся к мостику над остановочной платформой «Центр».

С прибывшей электрички поднимались люди. Михаил ускорился, слился с толпой. Спускаться на пути Штейнберг не стал, пошел дальше. Это были окрестности улицы Спартака – место глуховатое, хотя и приближенное к центру.

Немец пересек мост, направился к домам, примыкающим к улице Фабричной. Он явно не гулял: в таких местах вменяемые граждане не гуляют. Вести наблюдение становилось все труднее. Он исчез за углом пятиэтажки, всплыл на дальнем ее торце. Дальше тянулся пустырь.

Жизнь еще не замерла: где-то лаяли собаки, голосили дети. На краю пустыря находился старый трехэтажный дом, предназначенный под снос. Его обнесли забором, причем давно: досок в ограде осталось немного. К работам не приступали и, похоже, не собирались. Строительная техника отсутствовала, предупреждающие знаки тоже. Зияли пустые глазницы оконных проемов. Стены осыпались, прогнулась крыша. В единственный подъезд вело развалившееся крыльцо.