Семь дней адской пытки.

 — Черт с тобой! Проваливай к себе домой! — Но в своем воображении он раздел ее донага.

 — Нет! — Она сбросила шляпу так, что та пропланировала к лестнице. Когда она шагнула к нему, ему захотелось схватить ее, подмять. Вместо этого он собрался с силами и начал, спотыкаясь, подниматься в свою спальню.

 — Если умненькая, то уйдешь.

 — У меня нет выбора, Джошуа, — прошептала она ему вслед. — Я играю ва-банк.

 Он тоже играл ва-банк. Ему хотелось, чтобы ничто не смутило его: ни ужас ее положения, ни ее все еще призывное тело, ни его страстное желание схватить и наказать ее.

 — Ты хотел возмездия, не так ли? Возьми меня.

 Попользуйся мной. Надругайся надо мной. Действуй по своей схеме.

 Он пытался оторвать взор от округлостей ее роскошного тела, от ее нежного рта, но сердце билось неровно, и ком подступил к горлу. Она предложила ему себя.

 Когда она сделала еще несколько шагов к нему, он уловил запах жасмина (этот запах пьянил сильней, чем ликер).

 — Джошуа, пожалуйста…

 В нем что-то дрогнуло, и он схватил ее, бросил на кровать. Затем навалился всем телом, подминая под себя. Ее кожа как мягкий хлопок, губы — такие соблазнительные, теплое дыхание, аромат духов.

 Остатки здравого смысла в его затуманенном мозгу подсказывали, что надо отпустить ее. Но он больше не слушал никаких внутренних увещеваний. Она слишком хороша. Она слишком хорошо пахнет. Все остальное с той же силой, как раньше, разжигало плоть.

 Он повернул ее лицо к себе.

 — Ты знаешь, почему я вынужден ненавидеть тебя…

 — Разве это имеет какое-то значение? — прошептала она, пытаясь изобразить улыбку. Губы дрожали.

 — Твой отец убил моего отца! Отель Уатта когда-то принадлежал моему отцу. Хантер отнял его.

 Он отнял все. Мой отец остался на улице, спился.

 Мы с матерью были обречены на страдания. Отец решил рискнуть. Однажды он пил и чистил ружье.

 Ружье выстрелило прямо в голову. Возможно, было самоубийство. Об этом я никогда не узнаю. — На минуту он замолчал. Его голос дрогнул. — Я.., я нашел его. Мне было одиннадцать. Я обвинил себя, потому что не раз видел его мучения и желал ему смерти.

 — О Джошуа… Мне так жаль, — с нежностью проговорила она.

 Всю его жизнь он мечтал о нежности, кротости, мягкости.., о любви. Она же умело пробуждала тягу к этим качествам, и это приводило его в ярость.

 — Черт тебя подери! Мой отец умер, потому что твой отец уничтожил его. Мать умерла следом.

 Хантер Уатт погрузил меня в ад. Потом пришла ты и довершила…

 Она нежно застонала. Страх и желание отразились в его глазах.

 — Но я же не знала об этом. — Она нежно дотронулась до его лица, но он оттолкнул ее руку. — Но больше всего я сожалею, что ты так мучаешься.

 — Я тебе не верю! — воскликнул он. — Ты — лгунья! Тебе наплевать на меня!

 — Нет…

 Но он не мог больше слушать ее ложь. Лишь только она начинала говорить, им овладевала ярость, разливавшаяся как черное масляное пятно.

 Но так же росло и его желание. Он знал, что не должен трогать ее, он знал, что, пока не поздно, следовало бы выгнать ее вон. Но он ничего не может сделать с собой. Уже слишком поздно.

 Бери, или возьмут тебя. Используй, или используют тебя. Разрушай, или разрушат тебя. Она преподнесла ему тот же урок.

 Ее тело лежало под ним.