— Мисаиле, смотри-ка!

Да Ратников и сам уже увидел — халат. Его голубой, с серебристым узорочьем дэли. На каком-то страшном бомже! Бомж, правда, был мертвее мертвого — лежал себе спокойненько на спине, с торчащей в груди стрелой.

— Теплый еще, — спешившись, потрогал Уриу. — Во-он с той скалы били. Сейчас уж скрылись давно.

Придерживая лошадь, Утчигин вдруг неожиданно улыбнулся:

— Ну вот, друже, и нашелся твой халат, забирай.

Ратников пожал плечами без всякой брезгливости — ну, конечно, забрать, такими подарками не разбрасываются.

А Утчигин вдруг покачал голвой:

— Э-э, Мисаил. А это ведь в тебя стреляли!

— В меня?!

— Ну, кому нужен какой-то бродяга? Ты посмотри, с него даже халат не сняли. Не-ет, думали, что там лежишь ты.

— Может быть, ты и прав, — молодой человек пожал плечами. — Однако кому это надо-то?

— У настоящего багатура всегда много врагов.

В общем, убедил парень, и дальше уж Ратников ехал с опаскою. Прямо в халате теперь и спал, не снимая, впрочем — тут все так делали. Врагов… нет, пожалуй, враги у него здесь еще наморозиться не успели. А вот завистники…

Дорога постепенно становилась все шире, синие горы остались далеко позади, вновь потянулись бескрайние, местами тронутые солончаком, степи. То и дело налетали ветра, приносили горький запах полыни и пряных трав, бросали под копыта коней шарики перекати-поля. Все чаще стали попадаться красивые каменные столбы — отмечали расстояние, да и ночевали уже не в степи, а на дорожных станциях — «ямах», представлявших собой нечто вроде небольших поселочков с гарнизоном, обширным постоялым двором и конюшней, — там всегда держали наготове свежих лошадей для ханских гонцов и почты. Заведовал всем этим особый человек — ям-баши, с готовностью предоставлявший путникам все необходимое, и не за столь уж тяжелую плату.

В караван-сарае ночевали, естественно, госпожа Ак-ханум и ее наиболее знатные воины, все же остальные, включая парней Утчигина и Ратникова, теснились во дворе, рядом. Купив хвороста, раскладывали костры, готовили пищу, за отдельную плату можно было отведать и местной стряпни, и даже — женщин, из числа имевшихся для определенного рода услуг — на взгляд Михаила, в большинстве своем — грязных и страшных. Впрочем, молодых багатуров прельщали и такие. Правда, Утчигиновы ребята и для этого были еще слишком юны и со всепоглощающей страстью отдавались игре в кости. Они и раньше-то это дело любили, сражались между собой с азартом, а уж здесь, так сказать — ближе к цивилизации…

Тем более в одном из караван-сараев оказался такой же азартный служка. О, как он бросал кости, как вертел в руках игорный стаканчик, как что-то приговаривал, поминутно призывая Аллаха… Как ругался, когда бросок явно выходил не очень:

— Э, шяйтан! Ихх!

Парни играли с ним целую ночь — даже спали по очереди — и надо же, степнякам везло, служка проигрался вдрызг, даже кафтанишко с себя скинул, а потом… Что было потом, Михаил не помнил — заснул, а когда проснулся, все уже собирались в путь.

Одернув халат, Ратников посмотрел на своих попутчиков — похоже, все остались при своих… ан нет, в переметных сумах у самого азартного — Джангазака — явно что-то звенело.

— Злато-серебро выиграл? — ухмыльнулся Миша.

— Э, какое там злато! — презрительно отмахнулся Утчигин.